ГЛАВА 4
— Итак, — с любезной улыбкой продолжал Блейк, — вы, ваше превосходительство, знаете наши условия. Конечно, это дельце принесло вам неплохие дивиденды: сегодня мировое общественное мнение на вашей стороне. А пока разберутся, пока федеральное правительство создаст комиссию да проведет расследование… Вы сами знаете, как неповоротливы чиновники…
Блейк перевел многозначительный взгляд на Петра, и тот не выдержал:
— Зачем вы говорите все это при мне, мистер Блейк? Или вы думаете, что мое молчание никогда не кончится?
— Вы слышали, ваше превосходительство? — усмехнулся англичанин. — Ваш русский друг действительно знает слишком много и, если когда-нибудь его молчание кончится… — Он легко встал из кресла: — А вам, мистер Николаев, я хотел бы напомнить, что вы ввязались в скверную историю. Если у вас действительно есть какие-то полномочия, то паблисити, которое уже получило за границей ваше пребывание здесь, вряд ли обеспечит вам благодарность вашего начальства. Герр Штангер, насколько я знаю, довел до вашего сведения наши предложения… Пока они остаются в силе. Пока… — Блейк сделал многозначительную паузу: — Подумайте, мистер Николаев!
Блейк, Эбахон, Аджайи — все теперь смотрели на Петра, ожидая, что он скажет. Угроза была недвусмысленной.
Петру вспомнилась гибель Даджумы, мамба в тумбочке, смерть Шмидта, маленький японец… И он понял, понял как никогда ясно, что сейчас один неверный шаг, одно неверное слово может стоить ему жизни. Нет, не случайно Блейк был перед ним так цинично откровенен, выбалтывая сокровенные замыслы и тайны — свои и Эбахона. Он делал Петра опасным свидетелем, от которого, как бы ни относился к нему Эбахон, рано или поздно придется избавиться.
— Но мы еще вернемся к этому разговору, — продолжал Блейк. — Итак, джентльмены… — Он склонил голову. — Молчание его превосходительства я принимаю как согласие на условия моей компании. Завтра же на имя господина Эбахона в один из швейцарских банков будет переведено сто миллионов фунтов, а после первых серьезных побед герра Штангера мы пересмотрим наше отношение с федеральным правительством. В конце концов это будет всего лишь признание сложившихся реальностей — наши… — он выделил это слово, — наши скважины и все имущество находятся на территории Республики Поречье. Я правильно вас понял, ваше превосходительство?
Эбахон угрюмо кивнул.
— В таком случае позвольте откланяться. Я должен немедленно сообщить о вашем согласии в Лондон.
И Блейк быстро вышел из холла.
— Дьявол! — сейчас же вскочил Эбахон в ярости. — Эти торгаши всегда жили за счет других народов! И даже сейчас, когда нам грозит геноцид… — Он осекся, взглянул на Петра, и в глазах его зажглось любопытство. — Вы знаете, о чем я сейчас подумал, Питер?
— О том, как вам обмануть англичан, — напрямик ответил ему Петр.
Эбахон поморщился:
— С торгашами надо вести себя по-торгашески. Но я не об этом. Мне довольно часто приходила в голову мысль о том, что некоторые мои коллеги оказались весьма дальновидными, сделав ставку на… некапиталистическое развитие.
Аджайи одобрительно ухмыльнулся и протянул Петру наполненный стакан.
— Они не зависят теперь от… этих империалистических акул. На их стороне солидарность народов! — Голос Эбахона креп, лицо оживилось…
«Опять митингует!» — подумал Петр.
— И кто знает… — вдруг перешел Эбахон почти на шепот, доверительно склонясь к Петру еще ближе. — Когда мы отстоим свободу от гвианийских вандалов…
— С помощью наемников? — не удержался Петр. Эбахон нахмурился и выпрямился.
— И Штангер, и весь его сброд будут вышвырнуты отсюда. Пусть хоть когда-нибудь белые сделают для нас, африканцев, черную работу, — донесся до его сознания, как сквозь дрему, голос Эбахона. И он почувствовал, как слабеют его пальцы, стакан скользит из них, а сам он валится куда-то вбок…
«Меня отравили», — была его последняя мысль…
…Петр смыл мыльную пену с лица, вытерся полотенцем, грубым, застиранным, с вылинявшими розовыми буквами «Обоко рест-хаус», вздохнул.
Голова была по-прежнему тяжелой.
«Это все от усталости, — подумал он. — Надо же, свалился, словно пьяный, и проспал почти двенадцать часов!»
Он вышел из ванной и застал Войтовича сидящим в кресле с небольшим транзисторным радиоприемником на коленях.
Войтович поднял глаза на Петра:
— Би-би-си передает, что федералы ворвались в Уарри.
— Знаю. Ночью туда отправился Штангер…
— Так вот почему всех нас сегодня подняли чуть свет и приказали не покидать рест-хауса. Коллеги наши народ шустрый, сейчас бы уже они все очутились в Уарри. Правда, приобрести приемник догадался пока здесь лишь я один… — Он довольно засмеялся. — А то от наших любезных хозяев никакой объективной информации не добьешься! Пей чай. Заказал, пока ты возился в ванной. А уж рассказывать о своих приключениях будешь потом. Впрочем… Наш диктофончик работает прекрасно, а ты не забываешь включать его вовремя. Извини, вчера я достал его из твоего кармана и, пока ты спал, прослушал запись. Теперь бы нам переправить все эти кассеты за Бамуангу! Ладно, что-нибудь придумаем. А теперь пить чай!
Петр взял белый фаянсовый чайник, стоявший на подносе на низком столике, наполнил крепким душистым чаем щербатую розовую чашку, долил из молочника молоко и принялся намазывать джем на еще теплые тосты.
«Интересно, — подумал он, — о чем же договорились вчера бывший губернатор и бывший министр? Кого же предает Аджайи на этот раз?»
Если бы только он знал, как развивались события после того, как его скосил сон, неожиданный, тяжелый, глубокий!
В первые мгновения Эбахон растерялся.
— Ему… плохо? — обеспокоенно схватил он с каминной доски бронзовый колокольчик, но Аджайи с улыбкой остановил его:
— Блейк прав. Нам не нужен лишний свидетель. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
Лицо бывшего министра было холодно и жестоко.
— Но… — неуверенно начал было Эбахон.
— Неужели же, ваше превосходительство, жизнь одного человека чего-то стоит, когда идет речь о будущем целого народа?
— Вы… отравили его? — закусил губу Эбахон. — Как вы смели… У меня в отношении этого парня были свои планы!
— Успокойтесь, Джон! Всего-навсего лишь сильное снотворное в виски. Он будет спать часов двенадцать, а мы пока решим его дальнейшую судьбу. Так вы что это… насчет социализма в Поречье… конечно же, шутите? Мистер Блейк не даст вам под эту авантюру ни пенса.
— Иногда, мой милый Джеймс, мне кажется, что вы служите мистеру Блейку более верно, чем мне. Но помните: мне хорошо известна ваша биография. Вы предавали всех и всегда успевали выскочить в последний момент из горящего дома. Но теперь вам это не удастся. Если дому будет суждено сгореть, вы сгорите в нем вместе со всеми, клянусь Ошуном!
Аджайи отхлебнул виски и откинулся на спинку кресла. Лицо его было непроницаемо.
— Покойный Даджума был тоже вспыльчив…
— Так ты мне еще и грозишь? Я поклялся найти убийцу Даджумы. Значит, это твоих рук дело?
Эбахон выхватил пистолет. Но Аджайи не моргнул и глазом.
— Не играй в невинность хоть со мною, Джон, — равнодушно заговорил он. — Когда Даджуму убрали, ты вздохнул с облегчением. Он мешал здесь всем, майор Даджума, любимец народа идонго. Все Поречье рыдало, когда стало известно о его смерти. Будь он сейчас живым, неизвестно, за кем бы пошли идонго. А он, как тебе известно, был федералом до мозга костей.
— Я подозревал, что это твоих рук дело…
Эбахон хмуро отвернулся, запихивая пистолет в кобуру.
— Это сделали люди Блейка. Даджуму убили в тот момент, когда он хотел что-то сообщить… — Аджайи кивнул на Петра, бледного, бессильно уронившего голову на грудь, почти бездыханного, — …нашему другу Питеру. А может быть, даже и сообщил. Даджума имел своих людей всюду и наверняка узнал о наших планах, хотя, судя по всему, лишь в самый последний момент.
— Но тогда почему же… — Эбахон указал взглядом на Петра.