Перед троном стояли еще трое жрецов, все они с интересом наблюдали за приближением человека с полным кошелем золота.
Энтрери почти физически чувствовал тяжесть их взглядов, читал подозрение на их лицах, и на мгновение ему показалось, что его раскрыли, что они уже знают, зачем он пришел. Он даже чуть было не поднял руку, чтобы проверить, не видна ли под его темными волосами проволока, но тут же опомнился и даже ухмыльнулся: он теперь не тот, что когда-то, сын нищенки остался в далеком прошлом.
– Я хочу купить индульгенцию, – заявил он.
– Благочестивый Гозитек предупредил нас, – подтвердил один из стоящих перед троном клириков, но Энтрери жестом прервал его.
– Я пришел купить индульгенцию, – повторил он, в упор глядя на первосвященного.
Жрецы переглянулись.
– Нам сообщили, – промолвил Айночек. – И поэтому мы пригласили тебя сюда, куда, кроме служителей, не допускают почти никого. С тобой говорю я, первосвященник Айночек, как ты и хотел. – Он показал рукой на мешочек с золотом. – Благочинный Тайр запишет имя человека, за которого нужно помолиться.
– Ты лично будешь молиться за нее?
– Мне сказали, что нужно особенное отпущение, значит, так и будет. Прошу тебя оставить плату и назвать имя. И ступай себе с миром, зная, что благословенный провозвестник Селуны молится за эту женщину.
Энтрери покачал головой, прижимая к груди мешок с деньгами:
– Это еще не все.
– Не все?
– Ее зовут… звали Шанали, – произнес убийца, пристально вглядываясь в Айночека, надеясь уловить хоть какой-то намек на то, что он ее помнит.
Но в лице жреца ничто не изменилось. Если даже имя и было ему знакомо, то виду он не подал, и Энтрери мысленно выругал себя за дурацкую надежду: ведь прошло уже тридцать лет. Да и с чего он взял, что жрец вообще интересовался, как зовут женщин, которыми пользовался? К тому же их наверняка было столько, что всех имен он все равно не запомнил бы, – похоже, старуха говорила чистую правду.
– Это моя мать, – добавил Энтрери.
Жрецы смотрели на него без всякого интереса, в их глазах читалась скука.
– И она умерла? – спросил Айночек. – Моя мать тоже, знаешь ли. Никуда от этого не…
– Она умерла тридцать лет назад, – перебил его Энтрери.
Первосвященник грозно поглядел на него, а остальные жрецы и стражники затаили дыхание – никто еще не осмеливался прерывать речь самого провозвестника.
Но Энтрери не смутился:
– Она была совсем молоденькой – почти в два раза моложе меня.
– Много времени прошло, – согласился Айночек.
– Я долго путешествовал. Так ты знаешь это имя – Шанали?
– А должен? – спросил Айночек, недоуменно переглянувшись с другими служителями.
– Мне говорили, многие жрецы Дома Защитника ее знали.
– Она – благородная женщина? Просто мне передали, что ты посещал кладбище на…
– Благороднее многих здесь сидящих, – снова перебил его Энтрери. – Она, как могла, старалась выжить и вскормить меня, своего единственного ребенка. Я считаю, это благородно.
– Разумеется, – ответил Айночек совершенно серьезно, в отличие от остальных жрецов, которые насмешливо улыбались.
– Пусть даже для этого требовалось ложиться под служителей Дома Защитника, – добавил убийца, и усмешки с лиц жрецов как рукой сняло. – Но ты, конечно, ее не помнишь, хотя тоже был среди них.
Айночек надолго задержал на нем пристальный взгляд, после чего сказал:
– Она умерла так много лет назад. Думаю, ее пребывание в Фуге все равно уже завершилось. Так что купи лучше отпущение себе, неразумное дитя.
– Зачем мне благословение бога, позволяющего своим служителям, даже самым высшим, лишать достоинства женщин, у которых больше и нет ничего? – фыркнул Энтрери. – Молитвы Селуне, снисходительно взирающей, как ее жрецы насилуют умирающих от голода девчонок? Ты и впрямь думаешь, что они мне нужны? Тогда уж лучше молиться Владычице Ллос, ее жрицы хоть бы признают злую природу своей богини и открыто стараются быть достойными ее.
Айночек затрясся от ярости. С двух сторон к Энтрери шагнули стражи, держа оружие наготове.
– Оставь свое золото и убирайся! – закричал первосвященник. – Этим ты купишь себе жизнь! И еще радуйся, что я сегодня щедр!