— Что?
— Когда закончите колледж. Где вы тогда собираетесь жить?
— Не знаю. Наверно, некоторое время проведу в Нью-Йорке. Мне хочется получить степень магистра в Нью-йоркском университете. А после этого — там, где получу работу.
— Но непременно в каком-нибудь большом городе, — убежденно сказала она. — Не в такой же дыре, как Уиттберг.
Я засмеялся:
— Нет, не в таком месте, как Уиттберг. В подобном городе не много найдется возможностей для экономиста. Она склонила голову набок и взглянула на меня, говоря:
— Вы не похожи на экономиста.
— А я пока еще им не стал, — заметил я ей. — А на кого я похож?
Она старательно обдумала вопрос и сказала:
— На учителя. На очень идеалистически настроенного молодого учителя, который хочет, чтобы все его ученики были прилежными.
Я усмехнулся:
— Как в книжках, да?
— Вы не думаете, что станете преподавателем?
— Не знаю. Может быть. Но сначала попытаюсь найти работу на каком-нибудь частном предприятии.
— А что, если вам придется улаживать конфликты в какой-нибудь нефтяной компании или что-нибудь в этом духе? — спросила она. Ее глаза снова сияли, и она всплеснула руками:
— Будете путешествовать по всему миру…
Побываете в Саудовской Аравии, Венесуэле и в Южных морях…
— А есть ли нефть в Южных морях?
— Ну ладно. Тогда в Северной Африке. А я буду вашим секретарем и повсюду буду сопровождать вас.
— Договорились.
Она отпила немного чаю и молча уставилась в стакан.
— Интересно, как можно стать стюардессой. Вы не знаете как?
— Нет, не знаю.
— Я видела в толстых журналах объявления о школах стюардесс, — сказала она. — Заочные, по переписке. Но наверно, это все мошенничество, как вы думаете?
— По всей вероятности, да.
— Если бы я была стюардессой, — сказала она, — у меня была бы квартира в Лос-Анджелесе. И быть может, я смогла бы посещать вечернее отделение в Калифорнийском университете. Мне всего двадцать семь, я еще не слишком стара для поступления в колледж.
— Конечно. Взять хотя бы меня.
Она внезапно встала и, не глядя на меня, спросила:
— Хотите послушать музыку?
— Конечно, замечательно.
Слева у стены стоял проигрыватель. Она включила его, затем достала стопку пластинок с полки под ней. Это была танцевальная музыка, и вся двадцати — пятнадцатилетней давности, но вся переизданная на долгоиграющих дисках. Там было много Миллера и несколько ранних похожих на Миллера альбомов Кентона времен Белбоа-Бич, несколько — Рея Фланагана и даже Рея Маккинли. Самый свежий из всех был альбом-переиздание Сотера-Финегена 1952 года.
Зазвучали мелодии Миллера, мягкие как маргарин, она убавила громкость, чтобы музыка не мешала нам беседовать, если мы захотим. Но она молча сидела на диване. Потом встала и подошла к проигрывателю. Она стояла чуть склонив голову набок, то ли внимательно слушая музыку, то ли погрузившись в свои мысли.
Она простояла так, пока слушала "Павану", потом повернулась ко мне, но все еще не смотрела на меня.
— Я никогда не училась танцам, — сказала она. — Мне хотелось бы научиться танцевать. — Она говорила очень тихо и так же не глядя на меня, так что я не мог понять, предназначались ли ее слова мне, а потому промолчал.
Тогда она наконец посмотрела на меня и спросила:
— Не хотите меня поучить?
— Я не слишком-то хорошо танцую, — слукавил я. Я прекрасно танцевал на вечеринках. Однако ситуация явно не соответствовала желанию танцевать, но потом я подумал, что, скорее всего, смерть деда основательно выбила ее из колеи.
— Пожалуйста, — сказала она, — я вас очень прошу.
— Хорошо, — нехотя согласился я и под звуки "Серенады Солнечной долины" стал показывать ей основные па.
Я очень скоро обнаружил, что она лгунья не хуже меня. Она умела танцевать. И скорее всего, даже лучше меня, но искусно изображала неумелость или неловкость. Но так или иначе, ближе к финалу "Серенады Солнечной долины" она уже была в моих объятиях и мы легко двигались вместе, как будто танцевали вместе не один год.
Но рано или поздно экзамен завершается. Не прошло и четырех часов с момента убийства ее деда, я по уши увяз в расследовании убийства и сопутствующих ему интригах, но она хотела, чтобы я ее целовал, и я это делал. Она всячески давала понять, что желает моих ласк, и я обнимал ее, ласкал ее тело. Потом захотела, чтобы я взял ее на руки и отнес в спальню. Я не задавался вопросом, почему ей пришла в голову такая фантазия. Мне было на все наплевать, хотя я отдавал себе отчет в кощунственное™ наших действий. Я взял ее на руки — она была легкой как ребенок — и понес вверх по лестнице.