Энн осторожно нажала на ручку двери купе. Дверь была заперта, как она и предполагала. Она с отвращением смотрела на замызганный вокзал. Ей казалось, что все, ради чего стоило жить, потеряно: она даже потеряла работу. Поезд тронулся, миновал зал ожидания, туалеты, бетон платформы…
«Какой я была дурой, — думала она, — когда воображала, что могу спасти людей от войны. Умерло три человека. Вот и все». Теперь, когда она сама была ответственна за смерть этих людей, она уже не могла чувствовать отвращения к Рэвену.
Она потеряла единственного человека, который был ей дорог. «Страдание всегда считалось искуплением, — думала она, — но потерять его ни за что…» Она не могла предотвратить войну. В газете, оставленной Сондерсом, она прочла, что в четырех странах уже завершена мобилизация, что в полночь истекает срок ультиматума.
Она прижала лицо к окну, чтобы сдержать слезы.
Поезд набирал скорость, проносясь мимо маленькой неоготической церкви, ряда вилл, мимо полей, мимо коров, бредущих к открытым воротам, мимо извилистой дороги, мимо велосипедиста, зажегшего фару. Она принялась напевать, чтобы подбодриться, но не могла вспомнить ни одной мелодии, кроме «Аладдина» и «Это только Кай». Она думала о долгой дороге к дому, о том, как она не смогла пробиться к вагонному окну, чтобы помахать ему, как Дейвис стоял там, загородив спиной окно. Даже тогда мистер Дейвис все разрушил.
Она глядела на бледные, замерзшие поля, и ей пришло в голову, что даже если бы и удалось спасти страну от войны, страна не стоила того, чтобы ее спасать. Она подумала о мистере Дейвисе, об Эки и его жене, о режиссере и мисс Мейдью, о своей квартирной хозяйке с каплей на носу. Что заставило ее играть эту абсурдную роль? Если бы она не пошла обедать с Дейвисом, Рэвен был бы в тюрьме, а остальные живы. Она постаралась вспомнить взволнованные лица, обращенные к светящимся новостям на Хай-стрит в Ноттвиче, но не смогла представить их себе с прежней яркостью.
Дверь открылась, и она подумала, продолжая глядеть в окно на серый, тускнеющий зимний день: «Снова допрос… Неужели им не надоело ко мне приставать?» Вслух она сказала:
— Я уже все написала, разве не так?
— Стоит еще кое о чем поговорить, — ответил голос Матера.
— Зачем ты пришел? — обернулась она.
— Я отвечаю за это дело, — ответил Матер, глядя на пейзаж, уплывающий за ее плечо.
— Мы проверяли то, что ты рассказала. Это очень странная история.
— Это правда, — сказала она.
— Мы связались по телефону с половиной посольств в Лондоне. Не говоря уж о Лиге Наций в Женеве.
Ее напускное равнодушие было разрушено его присутствием, его большими, неуклюжими, когда-то дружескими руками.
— Но что еще я могу добавить?.. Я говорю «извини», когда пролью твой кофе, и вынуждена говорить то же слово, когда убиты все эти люди. Все вышло не так, как я думала. Я ошиблась. Я не хотела сделать тебе больно…
Она заплакала без слез.
— Я получаю повышение. Не знаю, почему-то мне кажется, что я потерпел неудачу, — сказал он и добавил просяще, наклоняясь к ней: — Мы могли бы пожениться. Хотя я понимаю, если не захочешь теперь, то будешь права. Они, наверное, тебя наградят…
Это было так, как будто ты входишь в кабинет к директору, думая, что тебя уволят, а вместо этого получаешь повышение или роль со словами, но ведь такого никогда не случалось… Она молча смотрела на него.
— Конечно, — сказал он мрачно, — тебе теперь проходу не будет. Остановила войну. Я тебе не поверил. Я думал, что всегда и во всем буду тебе верить. Теперь мы уже нашли достаточно доказательств тому, что ты была права. Они теперь вынуждены взять обратно ультиматум. У них нет выбора. — И он добавил со всей ненавистью к шумихе: — Это будет сенсация века.
— Ты хочешь сказать, — спросила она, не веря собственным ушам, — что когда мы приедем, мы сможем пойти и пожениться?
— А ты согласишься?
— Даже на такси будет слишком медленно.
— Нет, не так быстро. На это требуется три недели. Мы не можем позволить себе платить за специальное разрешение.
— А разве ты не сказал о награде? Я ее потрачу на разрешение, — сказала она.
Внезапно они вместе рассмеялись.
— Все равно, — сказала Энн. — Я потерпела неудачу. — Ей казалось, что Рэвен снова укрывает ее мешком и дотрагивается до ее заледеневшей руки.
— Неудачу? — сказал Матер. — Это же колоссальная удача.
На мгновение Энн почудилось, что ощущение неудачи никогда не исчезнет, что оно всегда будет чуть-чуть затенять ее счастье. Она никогда не сможет этого объяснить, ее возлюбленный никогда не поймет этого. Но тут же, видя, как его лицо очищается от печали, она снова потерпела неудачу — на этот раз она не смогла вернуться к искуплению. Его голос развеивал облака, они таяли под его большой, неуклюжей и нежной рукой.