Мистер Коллиер произнес:
– Никто не уходит из театра, пока я не скажу, – и нервно оглянулся через плечо на толстого господина, выдвинувшегося поближе к свету из тьмы партера. Толстяк явно был одним из бесчисленных звеньев цепи, вытянувшей мистера Коллиера в Ноттвич, на это ответственное место у режиссерского пульта, в этот вечный страх, что никто его не уважает и никогда слушаться не будет.
– Не представите ли вы меня вашим девочкам, мистер Коллиер, – спросил толстяк. – Если вы закончили. Я не хотел бы вас прерывать.
– Разумеется, – сказал Коллиер. – Девочки, это мистер Дэвенант, один из наших главных спонсоров.
– Дэвис, не Дэвенант, – поправил толстяк. – Я откупил этот спектакль у Дэвенанта.
Он махнул рукой; на пухлом мизинце сверкнул изумруд, заставив Энн вздрогнуть. Толстяк произнес:
– Мне хотелось бы иметь приятнейшую возможность пригласить каждую из девушек пообедать со мной, пока этот спектакль в репертуаре. Просто чтобы выразить каждой из вас признательность и показать, что я высоко ценю ваше старание сделать все для успеха этой пьесы. С кого мне начать? – весело спросил он.
Толстяк выглядел как человек, неожиданно обнаруживший, что ему нечем занять свои мысли, и потому готовый на безрассудные поступки, лишь бы заполнить вакуум.
– Мисс Мэйдью, – начал он без энтузиазма, словно желал продемонстрировать хору мальчиков чистоту своих намерений, пригласив ведущего солиста.
– Извините, – отрезала мисс Мэйдью, – я обедаю с Бликом.
Энн не стала слушать дальше; ей вовсе не хотелось обижать Дэвиса, но его присутствие в театре ее потрясло. Она верила в Судьбу и в Господа Бога, в существование Добра и Зла, и верила в Младенца Христа в яслях, во все эти Рождественские истории; она верила, что невидимые силы могут сталкивать людей друг с другом, заставляя вступать на путь, которым эти люди вовсе не собирались идти; но сама она твердо решила, что не станет помогать этим силам. Она не станет подыгрывать ни Богу, ни дьяволу; ей удалось уйти от Ворона, оставив его в ванной комнате крохотного пустого домишки на окраине города, и дела Ворона ее больше не касались. Она не собиралась его выдавать; она пока еще не присоединилась к бесчисленным легионам сторонников организованности и порядка, но и Ворону помогать не хотела. И, выходя из артистической уборной, сбегая вниз по лестнице и потом шагнув из дверей театра на главную улицу Ноттвича, она решительно ступала по нейтральной полосе.
Но то, что она увидела на улице, заставило ее замедлить шаг. Хай-стрит была полна народа; толпа тянулась по южной стороне мимо входа в театр, вплоть до рыночной площади. Люди не отрывали глаз от электролампочек над большим магазином тканей, лампочек, бегущими буквами высвечивавших вечерние новости. Энн не видела ничего подобного с последних выборов в Парламент, но сейчас все выглядело иначе; никто не кричал «ура», толпа молчала. Читали о передвижении войск по Европе, о том, какие меры предосторожности следует принять на случай газовых атак. Энн была слишком молода, чтобы помнить, как начиналась Первая мировая война, но она читала о толпах перед Букингемским дворцом, об энтузиазме и очередях у вербовочных пунктов, и ей представлялось, что все войны должны начинаться именно так. Она боялась войны только из-за своих отношений с Матером, воспринимала войну как личную трагедию, разыгрывающуюся на фоне развевающихся флагов и всеобщего ликования. Но то, что она увидела, было совершенно иным: молчащая толпа вовсе не ликовала. Здесь царил страх. Бледные лица были обращены к небу с мольбой, только в этой мольбе не было ничего религиозного: люди ни о чем не молили Бога, они лишь страстно желали, чтобы бегущие буквы несли им совсем иные вести. Сообщения застигли их на улице, по дороге с работы, и они стояли
– кто с плоским чемоданчиком, кто с ящиком для инструментов – перед рядами светящихся лампочек, предвещающих беды, которых эти люди не могли пока еще осознать.
Энн задумалась. Неужели и вправду этот глупый толстяк… и этот парень с заячьей губой знают… Ну что ж, сказала она себе, я верю в судьбу. Видно, я не могу просто вот так взять и уйти и бросить их всех. Все равно я влипла в это дело по самую шею. Если б только Джимми был здесь. Но Джимми – вдруг вспомнила она с болью – с теми, кто охотится за Вороном, он с теми, кто по другую сторону. А Ворону нужно дать возможность довести до конца свою охоту, прежде чем его схватят. Она отправилась назад, в театр.
Мистер Дэвенант – Дэвис – Чамли или как там еще его звали – что-то рассказывал. Мисс Мэйдью и Альфред Блик уже ушли. Многие девушки пошли переодеваться. Мистер Коллиер наблюдал за происходящим и слушал, что говорит Дэвис, едва скрывая беспокойство: он пытался припомнить, кто же такой этот мистер Дэвис. Мистер Дэвенант – это фабрика шелковых чулок, и он знал Коллитропа, который был племянником человека, которому Дрейд задолжал крупную сумму денег. С Дэвенантом Коллиер чувствовал себя спокойно, тут все было в порядке. А вот Дэвис… Никакой уверенности… Этот спектакль не будет же длиться вечно, и столь же опасно связаться не с теми людьми, как и развязаться с теми. Возможно, Дэвис – тот, с кем поссорился Коуэн, или даже дядюшка того, с кем Коуэн поссорился.
Отзвуки ссоры до сих пор мелкой рябью прокатывались по узким коридорам закулисья провинциальных театров в городках, где гастролировали труппы не первого класса. Они могли вскоре докатиться и до третьего, и тогда начнутся перестановки: кто-то поднимется классом выше, кто-то опустится классом ниже, кроме тех, которым ниже – некуда. Мистер Коллиер нервно хихикнул и сверкнул глазами в жалкой попытке одновременно связаться и развязаться.
– Мне показалось, кто-то здесь вымолвил слово «обед», – сказала Энн, – я проголодалась.
– Кто первым пришел, того первым и обслужим, – весело отреагировал мистер Дэвис – Чамли. – Передайте девочкам, мы еще увидимся. Куда мы отправимся, мисс?
– Энн.
– Прелестно, – сказал Дэвис – Чамли. – А я – Вилли.
– Уверена, вы хорошо знаете город, – сказала Энн, – а я здесь – новичок.
– Она вышла к рампе, под яркий свет, сознательно: ей хотелось увидеть, узнает ли ее толстяк; но мистер Дэвис никогда не смотрел на лица. Он смотрел сквозь них. Его огромная квадратная физиономия освобождала его от необходимости демонстрировать силу при помощи игры в гляделки: кто кого переглядит. Размеры этой физиономии, само ее существование уже свидетельствовали о власти и силе, и при виде такого лица нельзя было не подумать – как при виде огромного дога, – какое же количество пищи – в чистом весе – требовалось ежедневно, чтобы поддержать эту форму.
Мистер Дэвис подмигнул мистеру Коллиеру, который решился сверкнуть глазами в ответ, и ответил:
– О, конечно, я знаю этот город. В каком-то смысле даже могу сказать, что это я его создал. – И продолжал: – Выбор здесь небольшой. «Гранд-Отель» или «Метрополь». В «Метрополе» обстановка более интимная.
– Тогда пойдем в «Метрополь».
– К тому же у них подают самый лучший пломбир в Ноттвиче.
На улице уже не толпился народ; обычные пешеходы и любители рассматривать витрины; кто направлялся домой, кто – в кино. Энн подумала: где-то сейчас Ворон? Как я его найду?
– Не имеет смысла брать такси, – сказал мистер Дэвис, – «Метрополь» прямо за углом. Вам там понравится, – повторил он, – обстановка там более интимная, чем в «Гранд-Отеле».
Но когда «Метрополь» предстал перед ними, трудно было вообразить что-либо менее располагавшее к интимности: здание из красного и желтого кирпича с огромными часами на островерхой башне протянулось вдоль рыночной площади и скорее напоминало вокзал.
– Похоже на «Отель де Вилль"1 в Париже, правда? – сказал мистер Дэвис. Видно было, что он очень гордится Ноттвичем.
По всему фасаду через каждые два окна располагались статуи людей, так или иначе прославившихся в истории города, – от Робин Гуда до мэра Ноттвича, занимавшего этот пост в 1864 году.
– Люди специально приезжают посмотреть на это здание, – сказал Дэвис, – даже издалека.