– Спокойной ночи, сэр. Спокойной ночи.
– Старик прав в одном, – старший инспектор убрал виски в свой шкаф. – Сегодня мы ничего больше не сможем сделать.
– Я вас не задержу, сэр, – сказал Матер. – Не думайте, что я делаю из мухи слона. Сондерс подтвердит – я не из тех, кому больше всех надо, только что-то такое в этом деле… Не могу выкинуть его из головы. Странное какое-то дело. Я вот смотрел на карту, сэр, и думал, где бы я спрятался. Вот эти пунктирные линии на востоке, с краю, это что?
– Новостройка. Жилые дома.
– Недостроенные?
– Я послал двух полицейских с обходом на этот участок, сказал – спецзадание.
– Вы очень хорошо все продумали, сэр, на самом деле вы и без нас могли обойтись.
– Не все же у нас такие, как он.
– Все-таки у меня неспокойно на душе. Он кого-то преследовал, поэтому и приехал сюда. Парень сообразительный. У нас ничего на него не было раньше, а он за последние сутки только и делает, что ошибается. Шеф сказал, он уже так засветился, что поверить трудно. И так оно и есть. У меня впечатление, что парню кто-то здесь позарез нужен.
Старший инспектор взглянул на часы.
– Ухожу, сэр, – сказал Матер. – Увидимся утром. Спокойной ночи, Сондерс, я пойду похожу тут вокруг немного, потом в гостиницу. Хочу разобраться, что где.
Он вышел на Хай-стрит. Дождь прошел, наполнив сточные канавы, медленно покрывающиеся ледяной коркой. Он поскользнулся на тротуаре, схватился рукой за фонарный столб, чтобы удержаться на ногах. После одиннадцати фонари в Ноттвиче еле светили. Через дорогу, ярдах в пятидесяти, если идти к рынку, виден был портик Королевского театра. Все огни там были уже погашены. Он вдруг обнаружил, что мурлычет: «Для меня это – рай земной», и подумал: как хорошо любить; как хорошо, когда есть стержень, определенность; чтобы не просто влюбиться и витать в облаках, а любить. Он ценил организованность и порядок, и ему хотелось, чтобы и здесь все организовалось как можно скорее: хотел, чтобы любовь была засвидетельствована печатью и подписью и он мог оплатить лицензию. Его переполняла безмолвная нежность, которую он никогда не сумел бы выказать вне брака. Он не был любовником, он ощущал себя человеком женатым, но женатым так, что годы счастья, взаимного доверия и бесконечной благодарности судьбе ждали его впереди.
Он совершил самый сумасшедший поступок за все время, что был знаком с Энн: пошел взглянуть на дом, в котором она поселилась. Она дала ему адрес по телефону, и это было кстати, потому что по работе ему нужно было найти дорогу к улице Всех Святых. Он узнал множество полезных вещей по пути, внимательно глядя вокруг, так что время не было потрачено зря. Он узнал, например, названия и адреса местных газет: «Ноттвич Джорнел» и «Ноттвич Гардиан» – двух соперничающих газет, редакции которых располагались друг против друга на Чаттон-стрит, одна из них – рядом с огромным аляповатым зданием кинотеатра. По рекламным плакатам Матер мог судить о характере газет и их читателей: «Джорнел» издавался для широкой публики, «Гардиан» – для «высшего» общества. Еще он узнал, где находились самые известные лавки, торговавшие жареной рыбой с картошкой, и пабы, особенно популярные у углекопов; обнаружил парк – унылое место с поникшими деревьями и огороженными газонами, с гравиевыми дорожками для детских колясок. Все эти сведения могли оказаться полезными, и они оживили карту Ноттвича, так что Матер теперь мог думать о нем как о городе людей, точно так же как привык думать о Лондоне, когда работал, о Лондоне Джонов и Чарли.
Улица Всех Святых представляла собой два ряда домов в неоготическом стиле, крытых узкой черепицей; дома выстроились вдоль улицы тесно и строго, словно войско на параде. Матер остановился у дома № 14 и подумал: интересно, она уже спит? Утром ее будет ждать сюрприз: еще на Юстонском вокзале он опустил в ящик открытку, написав, что остановится в гостинице «Корона». В подвальном этаже горел свет: хозяйка еще не спала. Ему было грустно, что он не смог послать ей весточку более быструю, чем открытка; он хорошо знал тоску и одиночество, одолевающие человека в незнакомой квартире; тяжкую необходимость пить поутру переваренный до черноты чай, созерцая недружелюбную физиономию хозяйки. Ему казалось, что жизнь должна бы обходиться с Энн много лучше.
Ветер леденил лицо и тело, но Матер еще постоял на противоположной стороне, беспокоясь, достаточно ли у нее на кровати одеял, есть ли деньги, чтобы включить отопление и свет. Вдохновленный светящимися окнами подвала, он чуть было не позвонил в дверь, чтобы узнать у хозяйки, имелось ли у Энн все необходимое. Но вместо этого повернул в сторону «Короны». Зачем казаться глупее, чем ты есть на самом деле; он даже не скажет ей, что приходил посмотреть на дом, где она спала.
Его разбудил стук в дверь. Еще не было семи. Женский голос произнес: «Вас к телефону», и он услышал, как горничная, шаркая туфлями и стуча ручкой швабры по лестничным балясинам, спускается вниз. День обещал быть прекрасным.
Матер сбежал по лестнице в пустой зал ресторана, где за стойкой бара был телефонный аппарат.
– Матер, – сказал он. – Кто говорит? – и услышал голос сержанта из Управления полиции.
– Для вас есть новости. Он провел прошлую ночь в католическом соборе – Святого Марка. И кто-то сообщил, что вечером его видели у реки.
Однако, когда Матер, тщательно выбритый и подтянутый, явился в Управление полиции, там его ждали новые сообщения. Агент по продаже недвижимости прочел в газете об украденных банкнотах и принес две в полицию. Он сообщил, что получил их от молодой женщины, утверждавшей, что она хочет купить дом. Ему показалось странным, что она так и не явилась в агентство подписать бумаги.
– Это, верно, будет та самая женщина, которая сдала его билет контролеру,
– сказал старший инспектор. – Они точно вдвоем работают.
– А собор?
– Какая-то женщина видела, как парень с заячьей губой выходил из собора рано утром. Потом, когда она вернулась домой (она в церковь ходила) и прочла газету, она заявила об этом постовому. Придется запереть все церкви.
– Нет, возьмите их под наблюдение, – сказал Матер. Он грел руки над железной печкой. – Давайте-ка я поговорю с этим агентом.
Агент по продаже недвижимости весело вошел в кабинет из приемной, легко шагая в модных брюках гольф, и провозгласил:
– Фамилия – Грин.
– Не могли бы вы сказать мне, мистер Грин, как выглядела эта девушка?
– Прелестная малышка, – сказал мистер Грин.
– Маленькая? Ниже метра шестидесяти?
– Ну нет, я бы не сказал.
– Вы сказали – малышка.
– Ах, это, – сказал мистер Грин, – это, знаете ли, просто форма выражения восторга. Облегчает установление контакта.
– Цвет волос? Темный, светлый?
– О, я не заметил. Никогда не обращаю внимания на их волосы. Прекрасные ноги.
– Что-нибудь странное в манере поведения?
– Нет, ничего такого не могу сказать. Мило разговаривает. Может оценить шутку.
– Вряд ли вы обратили внимание на цвет глаз.
– Ну, между прочим, это я как раз заметил. Всегда смотрю девушке в глаза. Они это любят. Ну, знаете: «Пей только за меня"1. Немножко поэзии. Мой всегдашний гамбит. Сразу говорит им о вашей духовности, знаете ли.
– И какого же цвета у нее глаза?
– Зеленые, с золотыми искорками.
– Одета как? Вы не заметили?
– Конечно, заметил, – ответил мистер Грин, рисуя руками в воздухе некий контур. – Что-то такое мягкое и темненькое. Ну, вы понимаете, что я хочу сказать.
– А шляпка? Соломенная?
– Нет, не соломенная.
– Фетровая?
– Может быть, что-то вроде фетра. Тоже темная. Это я заметил.
– Вы бы ее узнали, если бы снова встретили?
– Конечно, – сказал мистер Грин, – никогда ни одного лица не забыл.
– Хорошо, – сказал Матер, – вы можете идти. Возможно, вы нам снова понадобитесь, чтобы опознать девушку. Банкноты мы оставим у себя.
– Но послушайте, – возразил мистер Грин, – это нормальные банкноты. Они – собственность фирмы.