– Руки вверх!
Темная фигура не пошевелилась. Сондерс повторил про себя, испытывая жгучую ненависть к тому, кто причинил боль Матеру: всажу в него пулю, если не подчинится; все будут за меня; ну, дам ему еще один шанс…
– Руки вверх!
Человек в пальто не шелохнулся, стоял, как прежде, держа руки в карманах; казалось, поза таит в себе едва различимую угрозу. Сондерс нажал курок.
И в этот самый момент раздался долгий, призывный свист; он звучал прерывисто, словно задыхаясь, и закончился слабым шипеньем, словно из резиновой игрушки выходил воздух. Свист прозвучал со стороны забора, от дороги. Не было никакого сомнения в том, что это означало. И неожиданно Сондерс очень ясно понял, что произошло: он стрелял в невесту Матера; она отвлекла, увела их от Ворона. Он крикнул полицейским, шедшим вслед: «Все к воротам!» – и бросился к девушке: он видел, как она пошатнулась, когда прозвучал выстрел.
– Вы ранены? – спросил он и сбил у нее с головы шляпу, чтобы лучше видеть ее лицо.
– Вы – третий человек, пытавшийся меня убить, – слабым голосом произнесла Энн, устало привалясь спиной к платформе. – Приезжайте отдыхать в солнечный Ноттвич. Ну что ж, значит, у меня еще шесть жизней в запасе1.
Заикание вернулось к Сондерсу с прежней силой.
– К-к-к?..
– Да вот сюда вы попали, – ответила Энн, – если вы об этом. Промах, да еще какой. Даже коробку конфет на соревнованиях не получили бы. – И показала ему длинную желтую щепку, торчавшую у верхнего края платформы.
Сондерс сказал:
– В-в-вам придется пойти со мной.
– С огромным удовольствием. Только можно, я сниму это пальто? Чувствую себя в нем как-то по-дурацки.
У ворот четверо полицейских окружили что-то большое, лежавшее на земле. Один из них сказал:
– Мы вызвали «скорую».
– Он умер?
– Нет еще. Ранен в живот. Должно быть, и тогда не перестал свистеть…
На какой-то момент Сондерса охватила злая ярость:
– Ну-ка, ребята, отойдите в сторону, пусть мадам посмотрит.
Они расступились смущенно и неохотно, словно закрывали собой неприличный рисунок на стене, и стало видно белое, словно мел, осунувшееся лицо: казалось, оно никогда и не было живым, никогда не ощущало биения крови под кожей. Выражение этого лица нельзя было назвать «покойным», выражения просто не было. Кровь пропитала брюки (пояс и застежку полицейские расстегнули), кровь запеклась на усыпанной углем дорожке. Сондерс сказал:
– Двое отвезут эту даму в Управление. Я остаюсь. Подожду, пока «скорая» приедет.
Матер сказал:
– Если хотите сделать заявление, я должен вас предупредить: все, что вы здесь скажете, может быть использовано как свидетельство против вас.
– Мне не о чем заявлять, – ответила Энн. – Я хочу поговорить с тобой, Джимми.
Матер сказал:
– Если бы старший инспектор был здесь, я попросил бы его забрать у меня это дело. Я хочу, чтобы вы поняли: я не позволю личным мотивам… Что если я не предъявляю вам обвинение, это еще не значит…
– Мог бы предложить девушке чашечку кофе, – сказала Энн. – Как раз время завтракать. Почти.
Матер яростно ударил ладонью по столу.
– Куда он намеревался пойти?
– Дай мне время, – сказала Энн. – Мне есть что рассказать. И много. Только ты все равно не поверишь.
– Вы видели человека, в которого Ворон стрелял, – сказал Матер. – У него жена и двое детей. Из больницы звонили – внутреннее кровотечение.
– Который час? – спросила Энн.
– Восемь. Ваше молчание ничего не изменит. Теперь ему от нас не уйти. Через час прозвучат сигналы воздушной тревоги. На улицах не будет ни души, только люди в противогазах. Его немедленно обнаружат. Как он одет?
– Если бы ты дал мне поесть… Я ничего не ела целые сутки. Тогда я была бы способна соображать.
Матер сказал:
– У вас только одна возможность избежать обвинения в соучастии: если вы сделаете формальное заявление.
– Это что – допрос третьей степени? – спросила Энн.
– Почему ты взялась его выгораживать? Что заставляет тебя держать данное ему слово? Ведь ты не…
– Ну давай, – сказала Энн, – переходи на личности. Никто тебя за это не осудит. Я тоже. Только я не хочу, чтобы ты думал, что я сдержала бы данное ему слово. Ведь это он убил старика.
– Какого еще старика?
– Министра обороны.
– Вам надо бы придумать что-нибудь поправдоподобней.
– Но это правда. Он не крал те банкноты. Его просто надули. Заплатили крадеными деньгами за работу. За убийство.
– Он просто наплел вам сорок бочек арестантов, – сказал Матер. – Тем более что я знаю, откуда украдены эти деньги.
– Так и я знаю. Могу догадаться. Из этого города.
– Да он все вам наврал. Это деньги Ассоциации рельсопрокатчиков, их контора на Виктория-стрит, в Лондоне.
Энн покачала головой:
– Началось вовсе не там. Это деньги «Мидлендской Стали».
– Значит, вот куда он отправился. В «Мидлендскую Сталь». Это – в Дубильнях?
– Да, – ответила она. Короткое слово смутило и обескуражило Энн, оно прозвучало, словно приговор, окончательный и бесповоротный. Она теперь не испытывала к Ворону ничего, кроме ненависти: воспоминание об истекающем кровью полицейском на усыпанной углем земле разрывало ей сердце, требовало наказать убийцу; но она не могла забыть морозную ночь в сарае, кучу мешков и его абсолютное, лишенное какой бы то ни было надежды доверие к ней. Она сидела, опустив голову, пока Матер отдавал приказания в телефонную трубку.
– Мы будем ждать его в Дубильнях, – сказал он. – Кого он там ищет?
– Он сам не знает.
– Что-то в этом есть, – сказал Матер. – Какая-то связь между ним и фирмой. Может быть, его обманул кто-то из клерков.
– Человек, который заплатил ему эту кучу денег, был вовсе не клерк. Он и меня пытался убить только потому, что я узнала…
Тут Матер прервал ее:
– Ваши сказочки подождут. – Он позвонил и сказал появившемуся в дверях полицейскому: – Задержите эту девушку для дальнейшего расследования. Можете дать ей кофе и бутерброд.
– Куда ты идешь?
– За вашим дружком, – ответил Матер.
– Он будет стрелять. У него реакция быстрее твоей. Неужели другие не могут… – Она почти умоляла. – Послушай, я сделаю заявление по всей форме. Он еще убил Змея…
– Занесите все это в протокол, – сказал Матер, надевая пальто. – Туман расходится.
Энн сказала:
– Неужели ты не понимаешь, если все это правда… Нужно только дать ему время найти этого человека… тогда не будет войны.
– Все это сказки.
– Нет, все это – правда… Но, разумеется, тебя ведь там не было, ты его не слышал. Для тебя все это звучит по-иному. А я… Я думала, что спасаю… всех. Помогаю…
– Все, что вам удалось сделать, – жестко сказал Матер, – это помочь убить человека.
– Все звучит совсем иначе здесь, в Управлении. Как-то фантастично. Но он верил в то, что говорил. – И, теряя надежду, она добавила: – Может, он сумасшедший?
Матер открыл дверь. Энн вдруг крикнула:
– Джимми, нет! Он не сумасшедший! Они же пытались убить меня!
Он ответил:
– Я прочту ваше заявление, когда вернусь.
И закрыл за собой дверь.
Глава VII
В больнице они бесчинствовали как могли. Устроили дебош, какого не было со дня сбора пожертвований на нужды больницы. Они тогда похитили самого мэра – старика Пайкера, отволокли его на берег Уивила и пригрозили, что бросят в воду, если он не уплатит выкуп. Все это организовывал старина Фергюссон, молодчина Бадди Фергюссон, замечательный парень. Во дворе больницы поставили три машины «скорой помощи», на одной из них закрепили флаг с черепом и скрещенными костями – для мертвяков. Кто-то завопил, что Майк выкачивает из машины бензин носовым катетером, и Майка забросали мукой, смешанной с сажей; они приготовили эту смесь заранее, полные ведра ее стояли у стен. Это была, так сказать, неофициальная часть программы: все жертвы газовой атаки будут вымазаны этой смесью, кроме мертвяков – тех, кого подберет машина с черепом и костями. Этих собирались поместить в больничный подвал, где холодильная установка помогала сохранять тела умерших в свежести до самого вскрытия.