Я испугалась прежде, чем поняла, что стало тому причиной. Должно быть, боковым зрением я заметила промелькнувшую тень. Обернувшись, я увидела в окно мистера Холмса. Он тоже повернулся и смотрел прямо на меня. Он был красивее любой кинозвезды. Его квадратный подбородок и карие глаза в обрамлении темных ресниц под еще более темными бровями казались мне необычайно привлекательными. Я смотрела на него еще десять или пятнадцать секунд, пока он проходил мимо, и он был так хорош собой, что у меня промелькнула мысль: пусть он застанет меня здесь. Я не сомневалась в том, что он меня поймет. Но он не остановился, и я вздохнула с облегчением оттого, что солнце светило слишком ярко и не позволило ему меня разглядеть. Разумеется, он бы меня не понял и счел воровкой. Или, и того хуже, любительницей чужих секретов.
Обрадованная, я закрыла ящик стола Мэри Эбботт и тут же услышала стук твердых подошв по деревянному полу.
– Привет!
Вошла Доуси с охапкой полотенец. Она ничего не сказала, а из-за ее «ленивого глаза» я не знала, куда смотреть.
– Я искала тальк, – произнесла я, подходя к своей кровати и поднимая с пола сапоги, – чтобы насыпать его внутрь.
Мое лицо горело. Я прижала к груди все еще теплые кожаные голенища. Она смотрела на меня, как мне показалось, очень долго, и я поняла, что меня ждет: она обо всем расскажет и от меня все отвернутся.
– Понятно, – кивнула Доуси, и из-за ее акцента мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, что она сказала.
Она повернулась ко мне спиной и начала подходить к шкафам моих соседок по комнате, извлекая оттуда грязные полотенца и кладя взамен чистые. У нее в руках все увеличивалась охапка грязного белья. Когда она закончила, я думала, что она выйдет, так ничего больше и не сказав. С виду она была моей ровесницей, впрочем, у нее было бледное лицо без возраста. Под ее форменным платьем не угадывалось даже намека на какие-то формы. Она была худенькой и маленькой. «Какая же я дура!» – кляла я себя. Я позволила ей застать меня возле чужого стола. Возле моего шкафа она помедлила, как будто спрашивая разрешения. Я кивнула, и, забирая мое полотенце, она произнесла:
– Ты быстро освоишься.
У двери она на мгновение обернулась и едва уловимым жестом коснулась мочки своего уха. Я подняла руку и нащупала сережку, о которой совсем забыла. Я поняла, что Доуси никому ничего не скажет.
Мы с Эвой, в халатах, стояли возле домика и ожидали Сисси.
– Она всегда опаздывает, – пробормотала Эва. – Это ее единственный недостаток.
Ее реплика показалась мне странной, потому что Эва не была похожа на ворчунью. Но она тут же улыбнулась. Когда Сисси вышла, мы зашагали по дорожке. Солнце зашло час назад, и резко похолодало, но мой халат был теплым и пушистым.
– Привыкаешь? – спросила Сисси.
Я засмеялась.
– Вчера меня о том же спросил мистер Холмс.
– И что ты ему сказала?
– Сказала, что привыкаю. Что еще мне оставалось?
– Ну, мистер Холмс может заставить сказать что угодно, – заметила Сисси и шепнула мне на ухо: – Генри. – Она вздохнула. – Ах, эти глаза! Но на всякий случай должна предупредить: он ни с кем не флиртует. Он считает себя нашим папочкой.
– Если бы это услышала миссис Холмс, она бы ударила тебя по пальцам линейкой, – сказала Эва. – Она уже произнесла перед тобой речь об основателях? О том, как все мы должны быть им благодарны за то, что они предоставили женщинам возможность получить образование?
– Она сказала, что Йонахлосси назвали в честь лошади.
Мне нравилось общество Эвы и Сисси. Другие девчонки с любопытством косились на нас.
– Она все равно не любит лошадей, – отмахнулась Сисси. – Она вообще ничего не любит.
Судя по всему, миссис Холмс нравилась моя мать, но я ни за что на свете не произнесла бы этого вслух.
– Сначала в Йонахлосси тяжело, – сказала Эва. – Я даже с постели утром встать не могла. Я пропускала не только завтрак, но и первый урок. Дома я каждый день спала до обеда.