– Благодарю вас, мистер Холмс, – произнесла миссис Холмс. С задних рядов послышалось хихиканье, и миссис Холмс запнулась. – Девочки! – воскликнула она. Хихиканье стихло. – На той же ноте, но, возможно, немного конкретнее, – тут она едва заметно улыбнулась, – я привлеку ваше внимание к способам сделать нечто большее для тех, кому в жизни повезло меньше, чем вам. Разумеется, вы должны постоянно о них молиться. – Ее выговор был безупречен. Мисс Ли ее похвалила бы. – Но кроме этого, в духе христианского милосердия, подумайте о возможности сделать подписку на вклад в Фонд фабричных девушек, которые живут в нескольких часах езды от нас, но не имеют ничего из того, чем располагаете вы.
Джетти и Хенни встали и вышли вперед. Они держали в руках обклеенную белой бумагой коробку с аккуратной надписью красными чернилами «ФОНД ФАБРИЧНЫХ ДЕВУШЕК». Рядом с коробкой Джетти положила стопку листочков бумаги и поставила стакан с карандашами. Девочки начали подниматься со своих мест. Они писали на бумажке цифру и, сложив листочек, бросали его в коробку. Эта коробка напоминала коробку из Красного Креста, которую мама привозила домой. Она жертвовала деньги в Красный Крест, когда мы с Сэмом были совсем маленькими.
– Заранее благодарю вас за щедрость, – произнесла миссис Холмс.
У меня денег не было. Ни единого цента. У меня никогда не было денег. Во всяком случае, таких, которые я могла бы тратить самостоятельно.
– Ну хорошо, девушки, – снова заговорила миссис Холмс.
Она всегда так говорила, заканчивая свое обращение. В лагере всегда строго придерживались заведенного порядка. Миссис Холмс казалась мне доброй женщиной. Но не чересчур доброй. Она не могла быть чересчур доброй. Ее тогда никто не слушал бы. Именно такой становилась я, когда садилась в седло.
Хенни снова встала. Нас ожидали занятия. Первым уроком у меня была культура речи, потом этикет. Два урока подряд. Это было так скучно, что сводило меня с ума. Моих родителей, похоже, никогда не интересовало, идеальный ли почерк у их дочери. Им также не было дела до того, способна я отличить вилку для оливок от вилки для лимонов (у вилки для оливок два зубца, а у вилки для лимонов – три). Впрочем, я сомневалась, что теперь маму вообще интересует, получу ли я какое бы то ни было образование. Кто-то ущипнул меня за руку.
– Ой! – вскрикнула я.
Это была Эва.
– Прости. – Но она улыбалась. – Просто ты всегда так погружена в свой собственный мир. Я очень много съела. Обожаю хаш браун[7].
Она провела ладонями по талии.
Я тоже улыбнулась и сказала:
– Я каждый раз набиваю себе живот, как фаршированный поросенок.
И это было правдой. У меня не было аппетита только первые несколько дней, после чего он с триумфом вернулся.
– Эва, – обратилась я к подруге, вслед за ней поднимаясь по лестнице, ведущей в классную комнату. – Я не привезла с собой денег.
Это слово, деньги, показалось мне грязным. Но Эву оно, похоже, не беспокоило. Я впервые видела такого беспечного человека.
– Ах это! – отмахнулась она. – Попроси у папы.
Я кивнула, понимая, что никогда не попрошу денег у отца. Это означало бы, что я начала жить проблемами Йонахлосси.
– Мой папа, – продолжала Эва, – говорит, что он и так немало платит за мое обучение. И к тому же миссис Холмс каждую зиму лично обращается к родителям всех учениц с просьбой о пожертвовании на школу. Папа говорит, что она очень навязчивая. – Она улыбнулась, и я заметила, что она слегка припудрила лицо и тронула щеки румянами. – Я думаю, она и к твоим родителям явится. Хотя, может, и нет. Ты ведь из Флориды. – Она запнулась и прикусила губу. – Я не хотела…
– Ничего, – кивнула я, – все нормально. – Мы уже подошли к двери класса. Я видела широкую спину мисс Ли, которая что-то писала прописными буквами на доске. – Я знаю, что Флорида… – я замолчала, и Эва обернулась, выжидательно глядя на меня, – …странное место, – нашлась я. – Не для всех.