– А если я… – начал Калокир, но сразу осёкся.
– Что – если ты?
– Если я не отправлюсь в Киев, они, пожалуй, оставят тебя в покое.
Он не отрывал глаз от её лица.
– Им надо, чтоб ты плыл в Киев, – произнесла она, – а если не поплывёшь, они догадаются, что причина отказа – я. Тогда моя дочь умрёт.
«Это не Джафар», – решил Калокир, – «Джафар не колеблясь отдал бы руку свою за то, чтоб я не плыл в Киев! Кто ж тогда, кто? Как это узнать? Ровно через час состоится трапеза во дворце. Может быть, на ней я хоть что-то выясню? У меня остался последний вечер. Не может быть, ну просто не может быть такого, чтоб кто-то столь убедительно разгромил меня по всем пунктам!»
Вскочив, он молвил:
– Ну, всё! Мне пора бежать.
– Когда ты вернёшься? – спросила девушка, сквозь ресницы глядя ему в глаза.
– Я точно не знаю. Может быть, через год. Или через два. Но и без меня здесь всё будет так, как я захочу. Ты даже не сомневайся.
– А если мне будет нелегко?
– Проси тогда помощи у Рагнара. Он каждый день будет тебя спрашивать, не нуждаешься ли ты в ней. Ещё я оставлю тебе вот это.
Он вытащил из кармана кошелёк с золотом и вложил его ей в ладонь. Но пальцы Мари не пошевелились, и кошелёк упал на пол. Она опять повернулась лицом к стене. С ней что-то произошло. Она начала тяжело дышать.
– Мари, что с тобой? – спросил Иоанн.
– Я, кажется, заболела. Я вся горю.
Сделав над собой некое усилие, он поднял кошелёк, поглубже впихнул его под тюфяк, примятый её плечом, и положил руку на её лоб. Она говорила правду. Он растерялся.
– Так что, мне не уезжать?
– Откуда я знаю? Я ничего не желаю знать. Тебе нужен свет? Вряд ли, думаю, ты его найдёшь.
Её голос делался всё слабее.
– Я позову врача, – сказал Иоанн.
– Не нужно. Я отлежусь. У меня даже ничего не болит. Это не чума.
– Я без тебя вижу, что не чума! Скажи, чем тебе помешает врач?
– Я давно отвыкла доверять людям и не хочу привыкать.
– Но ведь это я его приведу!
– Не надо. Я не умру. Скажи Ангелине и другим девушкам, что я здесь. Они мне помогут.
– Девушкам? Ангелине? – переспросил патрикий, начав вдруг осознавать, что этого третьего потрясения он не выдержит, – так ты хочешь остаться здесь?
– Да, да! Очень хочу. Пожалуйста, помоги мне перевернуться на спину.
Он помог, стараясь не понимать, что этим она, вопреки всему, пытается удержать его, не позволить ему уехать. Через прикосновение он почувствовал, что ей страшно. Со стороны этого заметить было нельзя – её маленькая грудь от сильных ударов сердца почти не вздрагивала, глаза были неподвижны, словно у погибающего животного. С двух передних зубов, которые прикусили губу, стекла капля крови. Но где им было вонзиться в сердце патрикия, на которого утром легла рука Феофано! Патрикий знал, что это немыслимо. Повторяя себе, что быть этого не может, что это просто смешно, он взял руку нищенки и легонько её пожал. Мари слабо стиснула его пальцы и прошептала:
– Прощай, мечтатель!
– До встречи, моя прекрасная дама.
С порога он оглянулся в последний раз.
– Иди же, иди! – вскрикнула Мари, яростно мотая растрёпанной головой по подушке. Такой она и осталась у него в памяти – полуголой, жалкой, худой, очень некрасивой, очень измученной, но с глазами более светлыми и пронзительными, чем самая злая неотвратимость. Напомнив ей, что под тюфяком лежит кошелёк, он поспешил выйти.
Хозяин постоялого двора получил от него ещё пять монет и распоряжение окружать Мари всяческими заботами до тех пор, пока она не поправится, привечать всех её подруг и сразу послать за дворцовым лекарем, если ей сделается хуже.
– Получишь ещё пятьсот, когда я вернусь, – прибавил патрикий, – лекаря во дворце я предупрежу, стражники пропустят к нему твоего гонца даже поздней ночью. Но если она пожалуется девчонкам на твою скаредность или грубость твоих служанок, придёт её друг Рагнар. Думаю, что ты его знаешь.
Глава одиннадцатая
На ужине в Золотой палате Калокир встретил множество незнакомых ему людей. В основном, то были так называемые друзья августы – юные и тридцатилетние щёголи, никакой особенной пользы не приносившие, но умевшие развлекать царицу на торжествах, которые до неё были очень скучны и традиционны до тошнотворности. С появлением Феофано мирные, благочинные трапезы превратились в языческие пиры. Рекой полилось вино. Зазвучали светские песни и непристойные разговорчики. Духовенство даже стало воздерживаться от посещения этих пиршеств. Но Калокир, разумеется, вмиг почувствовал себя самой шустрой рыбой в этом пруду. Ему ли, лучшему другу всех проституток и пьяниц, было не стать душой разговоров, сопровождавшихся смачным хохотом! Подголосками ему были Феофано, патрикий Пётр, Никифор Эротик и логофет. Царица почти до слёз хохотала над шутками четырёх своих кавалеров. Никифор Фока сидел со строгим, постным лицом, а Рагнар – с унылым. Друзья царицы, которым далеко было до Калокира по части дерзкого остроумия, даже и не скрывали свою досаду и злобу. В самый разгар веселья царь пожелал удалиться, сославшись на головную боль. К нему присоединились евнух Василий, которого Феофано по многочисленным просьбам других вельмож решила помиловать, Варда Склир и, к всеобщему удивлению, Лев Мелентий. Как только дверь за ними закрылась, все тут же встали из-за столов, не доев десерта, и разбрелись по зале компаниями в пять-семь человек, с жаром обсуждая разные темы, которые, судя по всему, никак не могли быть обсуждены в более широком кругу. Калокир остался один. Это удивило его до крайности. Он растерянно огляделся по сторонам. Все вокруг активно болтали, совсем про него забыв. Вниманием Феофано вновь завладели её друзья, к которым примкнули жёны военачальников и Никифор Эротик. Со всех сторон окружённая шутниками в штанах и в юбках, императрица стояла с чашей вина и опять смеялась, но уже тише. Словом, веселье не утихало. И только один Рагнар стоял без всякой компании у окна, задумчивыми глазами глядя на площадь.