На скачках в Люцерне неудачи у Джейка перемежались с удачами. Макулай, не летавший самолетом с тех пор, как Джейк привез его, полуистощенного, с Ближнего Востока четыре года назад, очевидно думал, что его снова везут в каменоломни и капризничал весь полет. Потея, словно в жесточайшей лихорадке, его огромное тело дрожало от ужаса в крупной клети, его исполненные муки глаза умоляли Джейка не покидать его, он, как никогда сильно, напоминал своему хозяину Хелен. Джейку потребовалось все его умение и терпение, чтобы не дать ему разбить копытами самолет.
По прибытии в Люцерн, Макулай трогательно обрадовался, увидев таких старых друзей, как Фэн, Сара и Мэлис. Он еще больше успокоился, увидев в стойле Дездемону, и протащил Джейка через пол-двора, чтобы проверить, действительно ли это она. Коснувшись ее носа, подышав друг на друга, Макулай остался по-прежнему непреклонно недоверчив. Только когда Дездемона, потянувшись, положила свою чалую морду на его все еще потеющую шею, покровительствуя и защищая, он начал расслабляться.
Но все же на протяжении всей недели он так и не смог полностью восстановить форму. Помня о том, что предстоит тяжелый полет на Олимпийские Игры и что Макулай страдает одышкой, а для лос-анжелевского смога необходима лошадь без одышки, Джейк, после долгих споров с Мэлисом, решил не выставлять его на соревнования. Он был очень расстроен. Больше всего он хотел завоевать медаль на Макулае, но его лошади всегда были для него важнее всего, и Джейк не был готов травмировать своего больного приятеля еще одним путешествием на самолете. Он уже решил отправить его домой поездом.
Это означало, что все ложится на лоснящиеся, но раздражительно подеогивающиеся серые плечи Смелого, который был сейчас великолепен, но вполне мог или везти Джейка, или сбивать каждое препятствие, как уж ему вздумается. В Люцерне, после мрачного начала, он пришел вторым в двух классах и образцово отпрыгал в первом круге Национальном Кубка. Во втором он сыграл грязную шутку, оставив Джейка сидеть в миниатюрном озере с потоком бранных слов на губах и уздечкой в руке, в то время как Смелый скакал по кругу, подобно Тинкербеллу, не давая себя поймать. Научившись высвобождаться от уздечки, Смелый внезапно решил, что это забавно, и в точности проделал то же самое в скоростном классе на следующий день.
Все это служило великолепной пищей для болтовни Руперта, продолжавшего ставить подножки при каждой возможности. Несмотря на то, что Фэн очень сердилась и огрызалась на Руперта, Джейк не хотел отвечать. Он получал тихое удовлетворение при мысли, насколько лучше он ездил дома на жене Руперта, а еще больше смеялся, когда в одно утро прибыла почта и Руперт передал ему конверт, на самом деле содержавший пылкое любовное письмо от Хелен. Слава Богу, она предусмотрительно напечатала на машинке адрес на конверте и отослала его из Лондона.
В конце концов Смелый заставил замолчать всех своих критиков, придя вторым, вслед за Людвигом, в Гран При. Но, несмотря на все, Джейк не чувствовал, что приключения этой недели повысили его Олимпийские перспективы.
После Люцерна, они вернулись на Королевский в Бирмингеме, потом выехали в Аахен, потом были еще скачки в Англии и наконец в конце июля в Критленде, после которых должен был быть об'явлен список членов команды.
Все это держало Джейка в сильном напряжении и, хотя он ужасно скучал по Хелен, многое другое занимало его голову. С другой стороны, у Хелен не было других забот. Она навязчиво думала о Джейке. Как будто перед ее глазами была одна и та же телевизионная программа о нем. Его лицо появлялось в ее снах. Ночами она металась и вертелась, тоскуя по его рукам на ее теле.
Она даже убедила себя, что Джейк может стать гораздо лучшим отцом для детей, особенно для Маркуса. Руперт вернулся из Люцерна и взял обоих детей на ярмарку. Там он настойчиво убеждал их покататься на всех самых пугающих каруселях. Габита была в восторге. Маркус был совершенно в ужасе и в конце концов его стошнило на верху большого колеса, он намочил не только брюки Руперта, но и пару прямо под ними, которым это очень не понравилось. Руперт вернулся домой кипящий от гнева, с бледным и трясущимся Маркусом и Габитой, с ликованием расказывающей всем, что же произошло. В тот вечер у Маркуса был самый тяжелый за все время приступ астмы.
Когда Хелен рано утром успокоила его и укладывала спать, она нашла под подушкой одну из тех маленьких собачек из цирка с брыжами на шее, которую ему дал Джейк.
«Хочу снова увидеть Дэйка,» сонно пробормотал Маркус, «очень люблю Дэйка.»
«О, и я тоже, дорогой,» вздохнула Хелен.
Неделю спустя, Дженни родила красивого темноволосого мальчика, весившего семь фунтов и, к счастью, очень похожего на Билли. Они назвали его Кристофер Вильям, вскоре сократив до Кристи, и оба были влюблены в него до безумия.
Глядя на Билли в новой для него роли обожающего отца, Хелен все больше грустно размышляла об отсутствии у Руперта интереса к Маркусу.
С другой стороны, у нее была причина быть благодарной маленькому Кристи. В качестве преданной крестной матери, она имела отличное алиби. Днем или вечером, просто надо было сказать Шарлин, что ей вдруг захотелось увидеть Дженни и ее новорожденного. Потом, выгрузив пучок цветов и глянцевый журнал и поворковав пару минут, она могла бежать на встречу с Джейком.
На Королевских скачках, она и Джейк урывали послеобеденное время, проводя его вместе. Оставив Руперта благополучно соревноваться в паре классов, Джейк покинул Бирмингем и проехал пятьдесят с лишним миль до Пенскомба. Шарлин повела детей на день рождения, поэтому дом остался в их распоряжении.
Джейк очень нервничал. Он ненавидел заниматься любовью с Хелен на территории Руперта. Он думал о Милле, с его сырой, шелушащейся краской, оборванными обоями и грязными невзрачными комнатами, восемь лет сносившем жизненные передряги детей и животных. Потом он смотрел на этот восхитительный дом, и зеленую долину, и тенисный корт, и сад, в насыщенном ароматами роз великолепии середины лета. Очевидное совершенство всего этого угнетало его. И все же, все это подавлялось его отчаянной потребностью видеть Хелен снова, и снова, хотя он ненавидел признавать это, шел заниматься с ней любовью на огромной Рупертовой кровати с пологом. Он поражался, насколько она стала страстной и совершенно неудержимой.
«Я никогда не думала, что мне это так понравится,» сказала она. «Единственным неудобством адюльтера является то, что никто из вас не может сказать другому насколько восхитительно все было.»
«Давай поступим так прямо в следующий раз, тогда ты сможешь,» сказал Джейк.
«Умник,» сказала Хелен, перекатываясь на живот.
Лежа на ней, Джейк медленно возвращался на землю, целуя ее веснушчатые плечи и нежно покусывая мочки ушей.
Хелен, спрятав лицо в подушку, сказала приглушенным голосом, «Джейк – я люблю тебя.»
Наступило долгое молчание, в долине тихо заржала лошадь, вдалеке лаяла собака. Потом Джейк сказал, «Я тоже люблю тебя.»
Лежа рядом с ней, куря сигарету, и не беспокоясь о запахе табака, потому что Руперт не должен был вернуться домой до завтра, он сказал, «Я никогда раньше в жизни не говорил этого никому.»
«Даже Тори?»
Он покачал головой.
«Тогда почему ты женился на ней?»
«Потому что она была богата и купила мне мою превую лошадь.»
«Ты ее совсем не любил?»
«Не так, как я люблю тебя. Я уже говорил, она была очень хорошей женой, но мы все склонны считать ее саму собой разумеющейся. Дино превозносит ее. Он действительно беспокоится о ней и она обожает его.»
«Я тоже очень нравилась Дино,» сказала Хелен, ее лицо внезапно помрачнело. Джейк сел и, ухмыляясь, посмотрел на нее.
«Я думаю, ты ревнуешь к Тори.»
Потом, видя боль и страдание в ее глазах, он обнял ее. Неистово прильнув к нему, как ребенок, умоляющий о сказке перед сном, чтобы отвратить ужасы темноты, она сказала: «Раскажи мне о цыганах.»
Он поудобнее обнял ее.
«Ну, если женщина неверна своему любовнику, он отрезает ей ухо или нос, или оставляет шрамы на ее щеках, так что тебе лучше быть поосторожнее. Если твоя жена изменяет тебе, привяжи ее к колесу телеги и выпори, или побрей ей голову.»