— Да, это наша вина, — признала синьора Воне.
Эти ее слова подбодрили Нузана.
— Прошу прощения, — он потянулся уже без какого-либо стеснения. — Неужто никто из вас не засыпал в кино или — что более удобно — у экрана телевизора?
Мельфеи поднялся из-за стола.
— Не понял намека.
— Потому что я адресовал его кому-то, кого здесь нет, и которому плевать на всякие намеки.
После этих слов мой таинственный коллега тоже поднялся со стула. Де Стина обещал, что, если нам удастся установить место укрытия бомбы, мы получим еще по два миллиона долларов — независимо от суммы, уже переведенной на наши счета в Лондоне. В счет аванса на текущие расходы Мельфеи вручил мне пачку банкнот. Там было полтора миллиона итальянских лир. Хозяин поблагодарил нас за «визит» и попросил, чтобы мы переехали в «Голос Тишины», где жили террористки, и где он уже зарезервировал нам номер.
— К сожалению, точно так же, как и все остальные гостиницы на Капри, «Голос Тишины» переполнен, — сообщил он. — Подозрительные девушки пребывают там среди девяти сотен других постояльцев. Будем искать их среди молодых женщин, которые проживают вместе в одном номере и ходят по остову парами. Такие подружки как Гамма и Дельта, наверняка, не прогуливаются по одиночке.
Под конец он пообещал, что свяжется с нами утром. До этого же времени его оперативники точно установят, какие из парочек молоденьких женщин необходимо будет окружить наиболее внимательным наблюдением.
Третье измерение экрана
— И что, это тебя интересует? — спросил Нузан, когда мы вышли из «Бриллиантовой Усадьбы».
— Что меня должно интересовать?
Я оторвал взгляд от грандиозной виллы, закрыл калитку и осмотрелся по округе. Стоял тихий вечер. Откуда-то издалека доносилась музыка. Мы шли по узенькой, опадающей к низу улочке. В садах, заросших цитрусовыми деревьями, стояли цветастые домики. Сквозь сплетенные из сухих веток ограды пробивались усы винограда. Горизонт по обоим концам острова заслоняли две горы. Известняковые скалы отблескивали в лучах низкого солнца. Вдали — за расположенной ниже центральной частью Капри — расстилалось спокойное море.
— Я спрашиваю, интересует тебя этот стереон?
— Я тебя слышу. Только не понимаю, о чем ты говоришь.
— Стереон — это трехмерный фильм.
Чтобы обойти большую группу японских туристов, мы перешли на другую сторону улицы. Я заступил Нузану дорогу.
— Ты можешь мне сказать, где мы сейчас находимся?
— Ты и вправду не знаешь?
— Понятное дело, что не спрашиваю тебя название этой улицы.
— Мы находимся внутри трехмерного экрана. Что еще ты хочешь узнать?
— И чем же является все то, что нас окружает?
— Это все пространственные картинки.
— Картинки? Но ведь мы к ним прикасаемся! Они кажутся вполне материальными.
Тот, не отвечая, бросил на меня безразличный взгляд, гораздо сильнее его интересовали японки.
— Не понимаю, — продолжил я, — как можно съесть пространственную картинку обеда…
— Можно, потому что эти картинки являются идеальными копиями реальных тел.
— Тогда расскажи, каким образом они появляются.
Нузан окончательно рассердился.
— Послушай, дорогой, — буркнул он гадким тоном. — Ты, случаем не думаешь, что именно сейчас, когда нам нельзя терять времени, я тут усядусь с тобой под оградкой, чтобы изложить тебе теорию стереона?
— Можем и не садиться.
— У тебя слишком высокие представления о моих знаниях. Вот ты видел сотни, если не тысячи ваших плоских фильмов. А мог бы ты объяснить кому-нибудь принципы работы телевизора?
Не успел я собраться с мыслями, как Нузан быстрым шагом направился дальше. Мы свернули на забитую людьми улицу. Я задержался возле газетного киоска. Из обложки журнала «Noi donne» я узнал, что на дворе стоит 1957 год. Нузан же спросил у прохожего дорогу в порт.
— Я здесь не останусь, — заявил он, когда мы встали в очередь на фуникулер, на котором можно было спуститься к Marina Grande. — Сматываемся на континент через Сорренто или плывем прямо в Неаполь. Мы еще успеваем на последнюю «ракету». Нет, эта история из двадцатого века мне совершенно не в кайф. И предчувствую, что она закончится паршиво. Паршиво — это значит, что очень скоро. Знаю я подобные сценарии. В других местах ковбои, индейцы, гангстеры или космические пришельцы, а тут экстремисты. Ни в одном из стереонов подобного типа долго не удержишься. А я раскатал губу на многомесячный отпуск. Как же, будет отпуск, когда до нас доберутся «Черные Перья»! Сразу же после обезвреживания той бомбы они найдут нас и прибьют, даже если бы мы скрылись на краю света.
— А что происходит со зрителем, который умирает в каком-нибудь стереоне?
Нузан направил палец в глубины земли. Выражение на его лице было такое, словно он указывал в ад:
— Возвращается в муравейник.
— Нузан, можешь ты мне сказать, кто ты, собственно такой?
— Турок, а ты?
— Я поляк, но дело не в этом. Я хочу спросить, откуда ты прибыл.
— Оттуда, — он снова указал на землю. — Не забывай, что образ Капри существует на высоте двенадцати километров.
— У меня уже голова кружится от всех этих знаний. Наверное, потому, что мы разговариваем как-то хаотично.
Мы вошли в вагончик.
— Возле мола есть какие-то суда, — какое-то время Нузан наблюдал за морем. — Если бы нам удалось сесть…
— Погоди, — прервал я его. — Сначала объясни, что здесь происходит.
— Ведь я уже объяснял…
— Только я так до сих пор ничего и не понимаю. Что произошло в самолете? Неужто, начиная с момента, когда пуля из твоего револьвера пробила наши головы, мы пребываем на «том свете»?
— С того момента мы находимся в девяносто шестом веке.
— Ты имеешь в виду путешествие во времени?
Задавая этот вопрос, я почувствовал чей-то настойчивый взгляд. Я повернул голову в сторону группы итальянских пассажиров и увидал светловолосую девушку, лет двадцати, которая продолжала всматриваться в меня голубыми глазами. На итальянку она не была похожа. Через мгновение какая-то женщина потянула ее за руку. «Lucia, — услышал я, — guarda che sole». После этого девушка отвернулась к заходящему солнцу.
Фуникулер спускался по не слишком крутому склону.
— Путешествие во времени? — повторил за мной Нузан. — Нет! Разве что в том смысле, в котором кинозритель двадцатого века переносится во времени, когда после демонстрации фильма о троянской войне видит белый экран в том месте, где только что плавали корабли древних греков, а сейчас видит вокруг себя людей, поднимающихся с кресел, — словом, когда он в одно мгновение возвращается в свою эпоху. Самолет, в котором мы летели, принадлежал 1978 году. После моего самоубийства (и после убийства — если говорить о тебе) нас окружили реалии 9591 года. Я уже говорил тебе, что вся суша и моря застроены сплошными конструкциями. Это единое здание растягивается по всему земному шару и поднимается до высоты двенадцати километров, где его покрывает гладкая сфера Крыши Мира. Поверхность этой крыши представляет собой одну гигантскую киносъемочную площадку — то есть, место зрелищ, в котором теснящиеся в глубинах суперздания миллиарды обитателей нашей планеты могут иногда переживать различные невероятные истории. Скрытый под кожухом механизм фабрики «снов наяву» материализует здесь большую часть ролевых стереонов. Пространство над самой Крышей Мира заполнено блоками-параллелепипедами высотой в 50 метров. В основании их длина равна 200, а в ширину — 100 метрам. Они невидимы для людей, проходящих по коридорам. Один трехмерный экран занимает всю внутреннюю часть параллелепипеда, но в каждом блоке таких экранов девяносто, поэтому они должны взаимно проникать один в другой. Действие стереона, который смотрим мы — Нузан указал на пространство вокруг нас — происходит в 1957 году. Именно такую дату я прочитал на информационном табло, когда мы заняли исходную позицию на семьдесят восьмом экране. Кроме того, тебе нужно знать, что каждый, кто умирает в каком-нибудь стереоне, в жизни вне его становится биологически моложе. Чтобы вычислить нынешний возраст, нужно отнять десять процентов от количества своих полных лет. То есть, сейчас мне двадцать восемь, поскольку я стал на три года моложе. А ты — благодаря моему невниманию в момент выстрела — получил дополнительных четыре года.