НАГИЕ И МЕРТВЫЕ
Часть 1. Волна.
1.
Всем не спалось. С наступлением утра должны быть спущены десантно-высадочные средства, а на побережье острова Анопопей хлынет первая волна войск. Будет бой. Людям на десантных кораблях и судах конвоя известно, что через несколько часов некоторым из них суждено умереть.
На койке плашмя лежит солдат. Глаза у него закрыты, но он не спит. Он прислушивается к шелесту волн за бортом и приглушенному шепоту беспокойно дремлющих соседей, таких же солдат. «Я не буду! Я не буду!» — вскрикивает кто-то во сне. Солдат открывает глаза и медленно обводит взглядом трюм, однако в сложном нагромождении подвесных коек, обнаженных тел и висящего там и тут снаряжения рассмотреть что-нибудь очень трудно. Солдат решает сходить в гальюн. Ворча что-то себе под нос, он спускает ноги с койки, приподнимается и ударяется спиной о стальную трубку верхней койки. Он вздыхает, дотягивается до своих ботинок, которые привязаны к пиллерсу, и медленно надевает их. Его койка в четвертом ярусе, а всею ярусов пять, поэтому и потому еще, что в трюме тесно, он спускается осторожно, чтобы не зацепить кого-нибудь на койках нижних ярусов. Выбирая, где можно ступить на палубу среди беспорядочно наваленных рюкзаков и другого имущества, солдат прокладывает себе путь к двери в переборке трюма. Затем проходит через соседний, тоже загроможденный трюм, спотыкается, задев чьюто винтовку, и наконец добирается до гальюна.
Помещение наполнено паром. Даже в такое позднее время кто-то плещется в единственном душе с пресной водой — с момента посадки войск на судно эта кабина ни минуты не оставалась свободной.
Несколько других душевых кабин заняты игроками в кости; мыться в них никто не хочет, потому что сюда подается соленая забортная вода. Пройдя мимо душевых кабин, солдат медленно расстегивает и спускает штаны и усаживается орлом на мокрое треснувшее деревянное сиденье одного из незанятых очков гальюна. Он забыл взять свои сигареты, поэтому ему пришлось стрельнуть одну у сидящего рядом соседа. Закурив, солдат молча смотрит на мокрую, усыпанную окурками и клочками бумаги грязную палубу и прислушивается к журчанию набирающейся в бачки воды. Откровенно говоря, он пришел сюда без особой надобности, но продолжал с удовольствием сидеть, потому что здесь намного прохладнее, а запах гальюна, морской воды, хлора и влажного металла куда лучше, чем тяжелый дух от потных солдатских тел в битком набитых трюмах. Солдат оставался неподвижным довольно долго. Затем он медленно встал, неторопливо натянул на себя зеленые рабочие штаны и подумал о том, с каким трудом ему придется добираться до своей койки. Он знал, что ему, как и другим, предстоит нудное ожидание рассвета, и пожалел, что этот момент еще не настал. На обратном пути солдат вспомнил, как однажды в детстве, проснувшись рано утром, он не мог уже больше заснуть, потому что наступал день его рождения и мать обещала ему устроить праздник.
Еще накануне, в самом начале вечера Уилсон, Галлахер и штаб-сержант Крофт начали игру в покер по семь карт с двумя ординарцами из штабного взвода. Они захватили единственное свободное место на палубе трюма, где можно было различать карты после того, как выключалось освещение. Но даже и тут им приходилось сильно напрягать зрение, потому что освещалось это место одной только синей лампочкой, висевшей около трапа, и отличить красную масть от черной можно было с большим трудом. Они играли в течение нескольких часов и уже явно начали обалдевать. Если ставки были низкие, то игрок действовал автоматически, почти не раздумывая.
Уилсону везло с самого начала, а после того, как он вдруг снял три кона подряд, везение стало просто феноменальным. Он чувствовал себя на седьмом небе. На палубе между коленями поджатых крест-накрест ног Уплсона лежало множество небрежно брошенных австралийских банкнот достоинством в один фунт. Уилсон знал, что подсчитывать деньги — плохая примета, но был уверен, что выигрыш его составляет что-нибудь около ста фунтов. От избытка чувств в горле Уилсона стоял какой-то счастливый комок, его охватило возбуждение, какое он испытывал при виде любого изобилия.
— Знаешь, — обратился он к Крофту (мягкий говор выдавал в нем южанина), — от этих проклятых фунтов можно обалдеть. Я в них ни черта не разбираюсь — у австралийцев все не как у людей.
Крофт ничего не ответил. Он проиграл совсем немного, но испытывал досаду оттого, что карта не шла к нему весь вечер напролет.
— Какого черта тебе еще надо! — насмешливо проворчал Галлахер. — При таком везении и не надо деньги считать. Единственное, что тебе нужно, — это иметь карман.
— Верно, парень, и карман этот, прямо скажем, должен быть достаточно широк, — подхватил Уилсон остроту.
Он рассмеялся каким-то детским заразительным смехом и начал сдавать карты. Уилсону было около тридцати лет — высокий ростом, с пышной шевелюрой золотисто-каштановых волос и крупными, резко обозначенными чертами на пышущем здоровьем розовощеком лице. Он носил не подходившие всему его облику очки в круглой серебряной оправе, которые придавали ему вид ученого или по крайней мере методиста. Когда он сдавал карты, казалось, что от каждого прикосновения к ним он испытывал невероятное удовольствие.
Он постоянно мечтал о том, чтобы выпить, и сейчас ему было слегка грустно оттого, что денег много, а купить хотя бы пинту спиртного негде.
— Знаете, — сказал он, слегка улыбаясь, — сколько я ни пил до сих пор, все время забываю вкус вина, если у меня при себе нет одной-двух бутылочек. — Задержав на какой-то момент очередную карту в руке, он подумал и со смехом продолжал: — Это так же, как с женщиной. Если имеешь женщину постоянно и можешь любить ее, когда вздумается, то напрочь забываешь, как бывает, когда ее нет. А когда ее нет, лишь с трудом припоминаешь, как хорошо с этими кошечками. Однажды на окраине города я провел время с такой кошечкой — женой моего друга... Фигурка у нее, доложу я вам, редкостная! Эту я не сравню ни с одной бабой. И никогда не забуду. — Покачав головой как бы в подтверждение сказанного, Уилсон провел тыльной стороной руки по своему высокому лбу, отбрасывая назад свисавшую на него шевелюру, и весело продолжал: — Ох, ребята, до чего же было сладко! Как будто окунулся в бочку с медом! — Он сдал каждому игроку по две карты и приготовил колоду для следующего круга.
На этот раз Уилсону не повезло: карты пришли плохие. Приняв участие в одном круге — отказываться после такого большого выигрыша было нельзя, — Уилсон спасовал. Он стал думать о том, что, когда закончится эта десантная операция, ему надо бы заняться производством какого-нибудь крепкого напитка. В третьей роте один сержант, работающий на кухне, должно быть, нагреб не менее двух тысяч фунтов, продавая свой самогон по пять фунтов за кварту.
Для этого нужно только иметь сахар, дрожжи и несколько банок персиков или абрикосов. Предвкушая удовольствие, Уилсон уже чувствовал, как крепкий и сладкий напиток разливается теплом по всему телу. А можно даже и с меньшим обойтись. Его двоюродный брат Эд, насколько помнит Уилсон, использовал для этой цели черную патоку и изюм, и у него получалось при этом весьма недурное питье.
Но тут же Уилсон опечалился. Если он намеревается что-то сделать, то как-нибудь ночью придется стащить из кухонной палатки все необходимое для производства вина, а затем найти подходящее место, чтобы спрятать все это на пару дней. Потом потребуется укромный уголок, в котором можно будет хранить напиток. Этот уголок не должен быть расположен слишком близко к биваку, иначе кто-нибудь может случайно наткнуться на него, но и слишком далеко такой уголок устраивать нельзя, потому что в этом случае окажется невозможным быстро выпить глоток-другой, когда тебе захочется.
В общем на пути осуществления своего плана Уилсону придется столкнуться с рядом проблем, если только он не дождется окончания операции и размещения войск в постоянном биваке. Однако в таком случае ждать придется слишком долго. Месяца три, а то и четыре.
Уилсон разволновался: в армии приходится все по десять раз обдумывать, если хочешь получить что-нибудь для себя.