Спустя несколько минут хохотушка возвращается, кланяется мне из-за решетки и говорит: «Тётто маттэ кудасай»[50], что означает приблизительно: «Стой, где стоишь, и жди, иностранная сучка». Берет тряпку и принимается полировать золоченую петлю.
Блуждаю между зелеными шахматными фигурками, натыкаюсь на еще одну девичью группу — бригаду «оранжевые береты»; эти «причесывают» безупречный газончик лилипутскими грабельками. «Сумимасэн, — бурчу себе под нос. — Суми-мать-вашу-масэн». Те даже глаз не поднимают.
Там, где полоска садика заканчивается, по плите розового гранита сбегает вода. На постаменте зеленого гранита — две мраморные камеи, изображающие двух парней явно западного типажа. Под резной надписью по-японски — пластиковый ярлычок с переводом: «КРУГЛЫЕ ПОРТРЕТЫ — ИТАЛЬЯНСКИЕ СКУЛЬПТУРЫ РИЧАРДА РОДЖЕРСА И ОСКАРА ХАММЕР-СТАЙНА».
Она стоит рядом: понятия не имею, откуда она взялась. Миниатюрная, хорошенькая, темные волосы, темные глаза — словом, ничем не отличается от всех прочих девушек, что я видела сквозь решетку, вот только в «штатском», в шелковой серебристой тунике, достаточно короткой, чтобы не закрывать точеных мускулистых ног. Сзади, из-под ворота туники, полоска ткани, достаточно длинная, чтобы поймать ветер, развевается, точно укороченный плащ. А на задниках кроссовок — крохотные серебряные крылышки.
Я как раз пытаюсь рассортировать мои девятнадцать японских фраз на все случаи жизни, когда она произносит — с безупречными оксбриджскими интонациями:
— Луиза Пейншо? Я — Гермико, личный ассистент мистера Аракава. Он попросил меня извиниться перед вами за неразбериху у ворот.
— Ага, конечно. — Небось локти себе грызет от отчаяния. Теперь моя очередь каяться. — Извините, что так опоздала. На карте школа казалась куда ближе к остановке «Курама».
— И, боюсь, когда спектакля нет, автобусы ходят ужасно нерегулярно, — любезно подхватывает Гермико.
— Я и не знала, что тут есть автобусы.
Она разворачивается и впервые смотрит на меня — действительно смотрит. Странное ощущение: здесь встретиться глазами — все равно что пернуть в битком набитом лифте: да, случается, но только в силу неизбежности.
— Вы доехали на такси — так далеко?
— Я дошла пешком. Гермико широко улыбается.
— Я тоже предпочитаю этот способ передвижения. Опускаю взгляд вниз, на ее ноги.
— Следующий раз обзаведусь более подходящей обувью.
— Нравится? — Она поворачивается на каблуке так, чтобы я могла лучше разглядеть тисненые серебряные крылышки.
— Это вы здесь купили?
— В Токио, — отвечает Гермико. — Знаете бутик «Трагические развлечения» в Хараюку?
— Да я в Токио всего пару дней пробыла.
Мы проходим между ладьей и слоном, громадные золотые ворога распахиваются, бригады чистильщиц в юбочках нигде не видно.
— Если не возражаете, — говорит Гермико, — мы с вами пройдем через зал «Благоуханный сад»; у труппы «Огонь» там генеральная репетиция. Мистер Аракава подумал, что вы перед интервью захотите взглянуть на девочек в деле. Вы когда-нибудь видели «Чистые сердца» на международных гастролях?
Я качаю головой.
— Мы играли и на Бродвее, и в Лондоне, в Уэст-Энде, хотя особого успеха не имели ни там, ни там. Зрители сочли нас несколько странными.
И кто бы мог подумать.
Зал «Благоуханный сад» и два здания по бокам — малый зал «Кокон» и административное здание «Уголок радости» — очень похожи на Линкольнский центр[51], если, конечно, возможно вообразить себе Линкольнский центр, оштукатуренный розовым. Сквозь стеклянную оболочку зала «Благоуханный сад» различаю высокую двойную лестницу, что вьется вокруг тотемного столба из розового стекла, подсвеченного изнутри.
— Весь комплекс, — поясняет Гермико, в то время как двери зеркального стекла расходятся, пропуская нас в фойе «Благоуханного сада», — спроектировал выдающийся японский архитектор Кон Эдо. Вы знакомы с его работами?
Я качаю головой.
— Один из наших великих архитекторов-модернистов. Он учился у Корбюзье[52], у Нимейера[53] и… и… — подбирает третье имя.
— У Барбары Картленд[54]?
Гермико одаривает меня взглядом из-под изогнутых арок-бровей.
— Вижу, вам палец в рот не клади.
Обитые простеганной розовой кожей двери закрываются за нами с глухим стуком. Мы вошли в зрительный зал. На широкой сцене — одна-единственная декорация, лестница от одной кулисы до другой, под острым углом наклоненная в противоположную сторону от рампы. Пятьдесят или около того ступеней заканчиваются у горизонта, где в вышине медленно вращаются ветряные мельницы и стремительно летят облака.
Возможно, мысль о хористках-японках вам в жизни не приходила в голову. Мне так и впрямь не приходила, вплоть до сего момента. Но вот вам пожалуйста, их несколько десятков: половина одеты как девочки, половина — как мальчики, и все отплясывают себе в ярких лакированных деревянных башмаках, девочки с желто-хромовыми косичками, торчащими из-под белых шапочек, и в щеголеватых белых передничках поверх ярко-синих юбок, мальчики в темно-синих бескозырках и блузах в тон, и все — и мальчики, и девочки — держат на вытянутых руках огромные круглые оранжевые сыры и, перемещаясь по узким стеклянным ступеням взад и вперед, поют по-японски что-то до странности знакомое.
— Что это за песня? — шепотом спрашиваю я у Гермико, когда многократно усиленный голос резко и невнятно лопочет что-то сверху. Танцоры замирают, напряженно прислушиваются, затем поднимают сыры и вновь начинают танцевать и петь.
«У тебя в голове ветряные мельницы», — поясняет Гермико.
Ну конечно же!
Голландцы и голландки расхаживают взад-вперед по высокой лестнице, круглые сыры раскачиваются туда-сюда, в то время как с колосников на еле различимых тросах спускается здоровенный сосновый шкаф. По мере того как он опускается все ниже, стенки его становятся прозрачными. В шкафу жмутся друг к другу семь-восемь человек — две взрослые пары, две девочки-подростка и высокий светловолосый мальчик — все в поношенной одежде, на рукаве у каждого — желтая шестиконечная звезда.
— Попробуйте угадать, что это за мюзикл? — подначивает меня Гермико. Скрипки в оркестровой яме разом запиликали в минорном ключе.
Я качаю головой.
— «Дневник Анны Франк», — сообщает Гермико.
Младшая из девочек-подростков перебирается к передней части шкафа, распахивает двери и выкрикивает припев к «Мельницам». Шкаф медленно поднимается: Анна вновь скорчилась рядом со своими оборванными друзьями и родственниками.
— Ну и голосок у этой вашей Анны.
— Правда хороша? Но, пожалуй, нам стоило бы поторопиться, — говорит Гермико. — Надо думать, мистер Аракава уже ждет.
Мы просто-таки пулей вылетаем из зрительного зала и ступаем на стеклянные катки — здесь даже полы, и те остекленные! — крытых переходов, что соединяют между собою здания комплекса «Чистых сердец». Поднимаемся на верхний этаж административного здания «Уголок радости», Гермико вводит меня в веерообразную комнату с низким потолком, одна стена которой представляет собою непрерывную стеклянную кривую, открывающуюся на ряды долин.
Из дальнего конца комнаты появляется прекрасная молодая женщина в синем кимоно — такого оттенка синевы я здесь увидеть не ждала, такое бывает морозным днем в Альберте, когда втыкаешь лопату в сугроб, зачерпываешь искрящуюся груду, а на самом дне получившейся выемки растекается призрачная синь. По мере того как красавица приближается — слышу, как шелк шуршит, а она еще только на середине комнаты, — она увядает на глазах. Лицо ее покрыто паутиной морщин, словно шелкопряды, соткавшие ее кимоно, продолжают вкалывать сверхурочно.
Женщина низко кланяется Гермико, та кланяется в ответ; в поклоне они едва не соприкасаются лбами. Еще не распрямившись, прекрасная старуха поднимает на меня глаза.
51
Линкольнский центр исполнительских искусств — театрально-концертный комплекс в Нью-Йорке, включающий в себя зал филармонии, театр «Метрополитен-опера», Театр штата Нью-Йорк, Театр «Вивиан Бомон», Театральную библиотеку, Музей исполнительских искусств и Джульярдскую музыкальную школу.
52
Ле Корбюзье (наст, имя Шарль Эдуар Жаннере-Гри, 1887–1965) — французский архитектор и дизайнер, основоположник современной архитектуры и дизайна жилища и мебели.
53
Нимейер Суарис Филью (р. 1907) — бразильский архитектор, почетный член АХ СССР (1983). Один из основателей бразильской школы современной архитектуры. Новаторски разрабатывает железобетонные конструкции, стремится к их эстетической выразительности, к экспрессии и пластическому богатству форм. Лауреат международной Ленинской премии (1963).
54
Картленд Барбара (1901–2000), британская романистка, автор более 700 любовных романов, «королева эскейпистской прозы» 60-х гг. Барбара Картленд славилась пристрастием к розовому шифону в одежде и к драгоценностям.