Г-н Богато-Вульгарный жует свою гавану, похотливый и мерзкий, раскинулся на флоридском пляже в окружении жеманных блондинчиков-плашкетов.
«У этого гражданина есть Латах, которого он импортировал из Индо-Китая. И вот прикидывает он повесить этого Латаха и отправить своим друзьям телевизионную короткометражку на Рождество. Цепляет он, значит, две веревки – одна как бы на растяжку, а другая – самое то, что надо. Латах же этот поднимается в состоянии кровной вражды, надевает свой костюм Деда Мороза и делает все с точностью до наоборот. Наступает рассвет. Гражданин нацепляет одну веревку, а Латах, как это у Латахов обычно бывает, нацепляет другую. Когда дверцы люка опускаются, гражданин виснет взаправду, а Латах стоит с карнавальной резинкой. Ну, и понятно, имитирует каждое подергивание и каждый спазм. Кончает три раза.
«Этому продувному Латаху палец в рот не клади. Я взял его на один из своих заводов экспедитором.»
Ацтекские жрецы сдирают облачение из синих перьев с Нагого Юнца. Они перегибают его назад над известняковым алтарем, прилаживают ему на голову хрустальный череп, закрепляя два полушария, переднее и заднее, хрстальными винтами. На череп обрушивается водопад, переламывая мальчику шею. Он извергает семя в радуге на фоне восходящего солнца.
Резкий белковый запах семени заполняет воздух. Гости ощупывают руками подергивающихся мальчиков, сосут им хуи, виснут у них на спинах, будто вампиры.
Нагие лейб-гвардейцы вносят искусственные легкие, наполненные парализованными юношами.
Слепые мальчики на ощупь выбираются из громадных пирогов, разложившиеся шизофреники выскакивают из резиновой пизды, мальчики с кошмарными кожными болезнями восстают из черного пруда (студенистая рыба покусывает желтые какашки на поверхности).
Мужчина в белдом галстуке и парадной рубашке, нагой от пояса и ниже, если не считать черных пажей, беседует с Пчеломаткой в элегантных тонах (Пчеломатки – старухи, окружающие себя педиками, чтобы образовать «рой». Это зловещая мексиканская практика)
«Но где же скульптурная группа?» Он разговаривает одной стороной лица, другая же корчится в Пытке Миллиона Зеркал. Он дико дрочит. Пчеломатка продолжает беседу, не замечая ничего.
Кушетки, стулья, весь пол начинают дрожать, сотрясая гостей до такой степени, что они превращаются в размытых серых призраков, визжащих в охуелой агонии.
Два паренька отбивают под железнодорожным мостом. Поезд сотрясает их тела насквозь, спускает их, растворяется с дальним гудком. Квакают лягушки. Пареньки смывают сперму с тощих смуглых животов.
Купе поезда: два обдолбанных юных торчка по пути в Лексингтон сдирают с себя штаны в конвульсиях похоти. Один из них намыливает себе хуй и пропихивает его в жопу другому, как штопор. «Бооооооооооооооже!» Оба извергают семя, вставая одновременно. Они отодвигаются друг от друга и натягивают штаны.
«Старый лепила в Маршалле выписывает настойку и сладенькое прованское масло.»
«Геморрой матери-старушки вопит, аж кровью обливается, по Черному Говну… Док, предположим, это твою мать отодрали в жопу местные пиявки, что так и кишат мерзопакостно… Деактивируй этот добок, мамаша, меня от тебя уже тошнит»
«Давай заглянем туда и разведем его на рецепт.»
Поезд рвет себе дальше сквозь дымную высветленную неоном июньскую ночь.
Картинки мужчин и женщин, мальчиков и девочек, животных, рыб, птиц, ритм совокупления вселенной течет по комнате, виликий синий прилив жизни. Вибрирующий, беззвучный гул лесной глуши – внезапная тишь городов, когда торчок выправляет баш. Мгновение, когда все замерло в ожидании чуда. Даже Владелец Льготного Билета прозванивает засоренные линии холестерола в поисках контакта.
Хассан визжит: «Это ты натворил, А.Дж.! Ты мне балчху изговнял!»
А.Дж. смотрит на него, лицо отстраненное, как известняк: «Себе в жопу засунь, чурка разжиженная.»
Врывается орда обуянных похотью американских баб. Сочащиеся пизды, с ферм и пижонских ранчо, с фабрик, из борделей, из сельских клубов, особняков и пригородов, из мотелей, с яхт и из коктейль-баров, сдирают с себя одежду для верховой езды, лыжные костюмы, вечерние платья, ливайсы, домашние халаты, бумазейные платьица, брючки, купальники и кимоно. Они вопят, подвизгивают и воют, прыгают на гостей, как бешеные суки в течке. Они рвут ногтями мальчиков-висельников, вопя: «Ты, пидар! Сволочь ты! Еби меня! Еби меня! Еби меня!» Гости с воплями разбегаются, уворачиваясь от висящих мальчиков, опрокидывают искусственные легкие.
А.Дж.: «Позовите моих Швейцеров, черт побери! Охраните меня от этих лисиц!»
Г-н Хислоп, секретарь А.Дж., отрывает взгляд от своих комиксов: «Швейцеры уже разжижились».
(Разжижение включает в себя расщепление белка и низведение к жидкости, которая впитывается в чье-то другое протоплазменное существо. Хассан, сам видный разжижитель, в данном случае, вероятно, оказывается в выигрыше)
А.Дж.: «Сачки хуесосные! Куда мужику без Швейцеров? Нас приперли к стене, джентльмены. Сами наши хуи поставлены на кон. Товсь отразить абордаж, г-н Хислоп, и раздайте холодное оружие людям.»
А.Дж. выхватывает абордажную саблю и принимается сечь головы Американским Девчонкам. Он похотливо распевает:
Пятнадцать живых на сундук мертвеца
Йо Хо Хо и бутылка рому.
Пей, дьявол всч доведет до конца
Йо Хо Хо и бутылка рому.
Г-н Хислоп, скучающий и безропотный: «Ох, Хоссподи! Снова он за старое!» Он вяло размахивает Веселым Роджером.
А.Дж., окруженный и сражающийся против огромного численного превосходства, откидывает голову и орет в мегафон. Сразу же следом тысяча эскимосов в течке хлещет внутрь, хрюкая и повизгивая, хари распухшие, глаза красны и пылают, губы лиловы, накидываются на американских женщин.
(У эскимосов сезон течки начинается, когда племена кратким Летом собираются вместе, чтобы потешить себя оргиями. Лица их распухают, а губы лиловеют)
Штатный Штемп с сигарой в два фута длиной просовывает голову сквозь стену: «У вас тут что, бродячий зверинец?»
Хассан заламывает руки: «Бардак! Грязный бардак! Клянусь Аллахом, я никогда не видел ничего настолько мерзкого!»
Он бросается на А.Дж., сидящего на рундуке, на плече – попугай, на глазу – повязка, пьет ром из кружки. Он озирает горизонт в большой медный телескоп.
Хассан: «Ах ты дешевая фактуалистская сука! Вали, чтоб и тени твоей больше не падало на мою шумную комнату!»
СТУДГОРОДОК УНИВЕРСИТЕТА ИНТЕРЗОНЫ
Ослы, верблюды, ламы, рикши, повозки с товаром, толкаемые изо всех сил мальчишками, глаза выпучены, словно языки удавленников – пульсируют красным от животной ярости. Стада баранов, козлов, длиннорогатого скота проходят между студентами и кафедрой лектора. Студенты сидят везде на ржавых парковых скамейках, известняковых блоках, парашах, ящиках из-под стеклотары, нефтяных бочках, пнях, пыльных кожаных подушечках, заплесневелых спортивных матах, одеты они в ливайсы – джеллабы… рейтузы и дублет – глушат самогон трехлитровыми банками, кофе из жестянок, смолят ганжу (марихуану) косяками, забитыми из оберточной бумаги и лотерейных билетов… шмаляются мусором с помощью английских булавок и пипеток, изучают беговые формы, комиксы, кодексы майя…
Профессор прибывает на велосипеде, волоча связку бычьих голов. Он влезает на кафедру, хватаясь за поясницу (подъемный кран раскачивает у него над головой мычащую корову).
ПРОФ: «Прошлой ночью был выебан Султановым Войском. Спину растянул на службе своей постоянной королеве… Не могу выселить эту старую манду. Нужно, чтобы лицензированный электрик мозга разъединил ей синопсис за синопсисом, а хирург-пристав выставил ее кишки на тротуар. Когда Ма нагрянет к какому-нибудь мальчонке со всеми пожитками, тот, себя не помня, начинает избавляться от такой Завидной Постоялицы…»
Он бросает взгляд на бычьи головы, мыча песенки 1920-х годов. «Охватил меня, мальчики, приступ ностальгии, и хочу его выместить, хочешь-грохочешь… мальчики гуляют по балаганному Прешпекту, жуя розовую сахарную вату… пихают друг друга под ребра, подглядывая за стриптизом в окошечко… сдрачивают в Чертовом Колесе, швыряясь спермой в красную и дымную луну, встающую над литейными цехами за рекой. Нигра болтается на трехгранном тополе перед Старым Зданием Суда… похныкивающие тетки ловят его сперму вагинальными зубами… (Муж смотрит на маленького мутанта с узкими глазами, цвета вылинявшей серой фланелевой рубахи… «Док, я подозреваю, что он – Нигра.»