Так вот, в "Литературном наследстве Сибири" я и наткнулся на главную причину убийства Зазубрина. Участвуя во встрече с писателями на квартире Горького, компанию коим составили большие знатоки отечественной словесности, руководители родной и любимой партии, Зазубрин говорил о художествен- ной правде и по сибирской прямоте рубанул правду-матку о том, что вот "образ" Сталина изображается некоторыми писателями иконно, а не как живого человека. После этого, вспоминает сам Зазубрин, он "почувствовал себя неловко, поняв, что, увлекшись, сказал лишнее". Сталин-то рядом сидел, а таких вещей он не прощал не только каким-то там далеким сибирякам-пензякам, но даже ближним соратникам своим и родственникам...
Я для того так подробно пишу об авторе "Щепки", чтобы представление у читателей было о том, что за человек ее писал, человек, о котором с классовой тревогой однажды спросил у известной уже в двадцатые годы сибирской писательницы Сейфуллиной один из попечителей молодых талантов и направителей морали того времени: "Зазубрин, вероятно, является поклонником Достоевского?", и Сейфуллина ответила: "К сожалению, да..."
В такие вот времена жил и творил талантливейший русский писатель, несгибаемый коммунист, яркий человек - Владимир Яковлевич Зазубрин, которому давно следовало бы поставить памятник в Сибири, может, и на родине его, в Пензе, а мы, его современники-читатели, только-только "открываем" для себя беспощадное зазубринское слово правды, соприкасаемся с книгами, поведавшими о нашей действительности такое, что, осознав ее губительные последствия, содрогнется крещеный мир и не захочет следовать нашему историческому примеру, минет все тяжкие, мученические революционные пути, отвергнет учения, зовущие к смертельным потрясениям, к кровавой смуте.
1991
Доброе слово
Об Аскольде Якубовском
Сразу же и оговорюсь, слово "доброе" я употребил в его широком значении, то есть слово крепкое, своеобычное, прочное. А то у нас в литературе одно время начали было использовать его в благотворительных целях: я, мол, писатель, буду к тебе, читатель, добреньким, а ты, в свою очередь, - всепрощающим, и будем мы вполне довольны друг другом, а что слово при этом дрябнет, хилым становится, так ведь много их, слов-то, в языке нашем...
Как отрадно, что все чаще и чаще среди идущих в литературу людей появляются те, кто не хочет для себя никаких снисхождений, похлопываний по плечу ни от читателя, ни от критики.
Очень это важно - самостоятельность с самых первых шагов. В любом деле, конечно, важно, а уж в литературе в особенности.
Еще на Кемеровском семинаре молодых писателей Аскольд Якубовский привлек к себе внимание всех руководителей семинара именно своей писательской самостоятельностью.
Нельзя сказать, чтобы тема его повести "Не убий" (в журнальном варианте называлась она иначе - "Мшава") была очень уж неожиданна: два геолога отправляются в глухие болотные места, чтобы нанести на карту дом, попавший на аэрофотосъемку, а вместо дома неожиданно обнаруживают потаенный поселок, где, как оказалось, обитают фанатичные поборники древлеотеческой веры. Спрятавшиеся в болотах люди больны, дики и до того темны, что "чужане" не знают, с какого бока и как приступиться к ним, чтобы рассказать о "своем" мире и вести их с собою в этот мир.
Несильные в "агитации" двое парней тем не менее взбудораживают поселок, и кажется, вот-вот победа будет за ними. Но парни-геологи все же плохо знают "Мшаву", ее мертвую, гибельную трясину, где все покрыто, как ряской, ханжеской проповедью "спасения", а под нею - корысть, разврат, тяжкое бремя веры и беспощадное отстаивание ее "устоев".
Страницы повести, где уставник потайного села Гришка голый становится на берегу гнилой болотной речки и отдает себя на съедение комарам, дабы "принять муку" за свою паству, написаны Якубовским так зримо и взволнованно, что порою уж и не верится, что писал эти страницы молодой писатель и что это его первая повесть.
"На берегу сидел старец. Голый. Он светился на солнце отвратительной наготой иссохшего полумертвого тела. И дымился, как головешка, - это налетел гнус... Поднималась древняя лесная жуть. Выглядывали из-за стволов губастые рожи, в осоке торчали рога, где-то невдалеке хохотали лесные, невидимые днем, жители. Во мхах горели синие свечечки... Пришло утро. Старец был серый, терял очертания в сером столбе гнуса - комаров и мошкары. Но теперь он поднялся, стоял. Шевелились губы, руки вычерчивали мелкие кресты - должно быть, старец молился. Старухи сбились вокруг него густым, напуганным стадом... Стонали, всхлипывали, некоторые падали в мокрую осоку и бились, как рыбы".
Этот самый старец многолик. Принимая муку, он смирен и молчалив, а когда понадобится, он возьмет в руки карабин и вместе со своим подручным Яшкой, у которого "голова шаром, лоб стянут морщинками в узкую полоску. Нос глядит двумя широкими темными ноздрями прямо на собеседника. Губы пухло-красные, глаза черные, вертючие", вместе с этим Яшкой, выполняющим на тысячу процентов охотничью норму, нападет на парней-геологов, и один из них будет убит из-за угла в грудь наповал...