— Как я понял, осталась в сиденье.
— А что, если тебе посмотреть, действительно ли она в сиденье?
— Но зачем, зачем, я не понимаю? — раздраженно тряхнул головой муж. — Ведь на самом деле никто не убит.
14
Трубников весь вечер хмурился и был сердит. Газеты вызывали зевоту, телевизор — тошноту, читать классику не хотелось, писать — тоже. Жена сидела рядом, листала журнал и молчала. Ее молчание действовало угнетающе. Наконец глава семейства не выдержал, достал записную книжку и принялся листать. Ткнув пальцем в какой-то телефон, Трубников набрал номер и произнес:
— Гена, привет, это Женя Трубников. Еще не спишь?
— Здорово, старик! Не узнал. Богатым будешь.
— Я хочу спросить о Колесникове. Что с ним случилось? Ты ведь там же работаешь?
— Там же, но в другом отделе. О Колесникове мне известно только одно, что он уже неделю не появляется в редакции и на звонки не отвечает. Начальник отдела говорит, что у него запой. Хотя, насколько я знаю, он не особенно пьющий.
— Диман себе вены перерезал и в данный момент лежит в больнице.
— Да ты что! Из-за чего? Его кинули? Ведь он квартиру, кажется, собирался покупать на Ленинском проспекте.
— Все гораздо хуже. У него крыша поехала от любви. Кстати, ты, случайно, не в курсе: звонила ему пятого февраля одна дамочка по имени Марго? В тот день еще был взрыв на «Белорусской».
— Ну, старик, спроси чего полегче. Прошло уже столько времени. Кто же помнит? Тем более что я в другом отделе. Если хочешь, я позвоню Юльке. У них столы рядом. Может, она что-то вспомнит? Хотя вряд ли. Я тебе перезвоню минут через десять.
— Что говорит Генка? — подняла голову жена, когда Трубников положил трубку на аппарат.
— Сейчас перезвонит.
Живейший интерес жены к этой истории Евгению решительно не нравился. Прошло более получаса тягостного молчания, прежде чем Генка позвонил.
— Ты знаешь, помнит! — радостно воскликнул он. — А знаешь почему? Потому, что в тот день Колесников должен был сдать материал по заседанию Московской думы. И вот часа в два ему звонит роковая женщина. Когда он услышал ее голос в телефоне, то, по словам Юльки, сразу переменился в лице и затрясся. Диман действительно называл ее Марго. После того как они переговорили, Колесников начал упрашивать Юльку написать репортаж за него, сославшись на то, что сегодня решается его жизнь. После чего убежал домой. А Юлька отдувалась одна.
— Спасибо, Гена! Ты мне многое прояснил.
— Не за что, старик.
Трубников бросил трубку на аппарат, поднялся с кресла и начал нервно шагать из угла в угол.
— Звонила? — спросила жена.
Евгений кивнул.
— Что ты намерен делать?
— Звонить Маринке.
Трубников бросился к телефону и набрал номер Маргулиной. На том конце провода долго не брали трубку. Евгений посмотрел на часы. Было пятнадцать минут первого. «Поздновато?» — подумал Трубников, и в телефоне наконец оборвались позывные.
— Да, — услышал Евгений сонный голос бывшей одноклассницы.
— Привет, Марго. Извини, если разбудил.
— Женька, это ты? Чего так поздно звонишь? Соскучился?
— Ты слышала, что Димка перерезал себе вены? — строго спросил Трубников.
— Боже мой! — ужаснулась Марго. — Насмерть?
— Откачали.
— Слава Богу. А что с ним?
— Тебя надо спросить? После твоего визита у него произошел сдвиг по фазе.
В трубке воцарилась недоуменная пауза.
— Какого визита?
— Ну, в понедельник, пятого февраля. Забыла? Сначала ты ему позвонила на работу. Это было в два часа дня. А вечером ты приехала к нему домой.
— Я ему звонила на работу? — удивленно повторила Марго.
— Ты что, не помнишь? Его коллеги помнят, а ты нет. Странная у тебя память, Маргулина.
Интонация Трубникова начала приобретать металлические оттенки. Опять пауза, еще более длительная, воцарилась на том конце провода.
— Женька, ты чего буровишь? — сердито произнесла Марго. — Я никогда не приходила к нему.
— Но тебя видели, дорогая! В семь часов вечера на Ленинском проспекте у Димкиного дома. Ты была в белой шубке и в юбке-разлетайке, и еще в своем любимом французском кепи. Ну кто еще, кроме тебя, в Москве может так изысканно одеваться?
— Кто видел? — рассеянно спросила Марго.
— Это не важно, кто? Ты хочешь сказать, что не была в тот вечер на Ленинском проспекте?
— Что-то не припомню, — зевнула Маргулина. — Дай сообразить. Кажется, нет.
— А на второй день ты поехала с мужем на скачки?
— На скачки?
— Ну да, на скачки. С Олегом! А после скачек вы поехали за город на турбазу «Старая мельница».
— А «Старая мельница»! — рассмеялась Марго. — Ты хорошо осведомлен! Да, мы ездили с Олегом на «Старую мельницу». И на скачках были. Извини, спросонья никак не могу врубиться. Ты не можешь перезвонить минут через десять? Мне нужно Олегу поставить банки.
В телефоне раздались короткие гудки, и Трубников с тяжелым вздохом оторвался от трубки.
— Что она говорит? — спросила жена.
— Здесь помню, а здесь не помню. Попросила перезвонить через десять минут.
Однако ни через десять минут, ни через двадцать дозвониться не удалось. К телефону никто не подходил. Видимо, отключили. «Ничего, завтра утром я до тебя доберусь», — подумал Трубников, укладываясь в постель. Только этому сбыться было не суждено. Наутро его ждал сюрприз.
15
Это случилось рядом с его конторой, на шоссе, неподалеку от Крымского моста. Внезапно тормознула патрульная машина. «Что за черт?» — выругался про себя Трубников, поскольку его не останавливали никогда. Менты почему-то были с автоматами и настроены весьма враждебно. Они не удовлетворились одним осмотром документов и потребовали открыть багажник. После чего, внимательно осмотрели салон, прощупали сиденья, простучали дверцы, наконец, на глазах у Трубникова залезли в бардачок и вытащили из него какой-то маленький сверточек, обернутый в папиросную бумагу. Его развернули. Под бумагой оказалось беленькая коробочка, а в ней несколько миниатюрных пакетиков с белым порошком. Один пакетик вскрыли, понюхали, попробовали на язык и сразу оживились.
— Ваше? — спросил капитан, поднеся к носу водителя порошок.
Трубников пожал плечами и недоуменно покрутил головой:
— Понятия не имею, что это такое? И как вообще ко мне попало?
— Не имеете понятия? — хитро прищурился мент. — Ну, это все так говорят.
Командир кивнул подчиненным, и в ту же секунду на Трубникова налетели орлы. Они закрутили ему руки, уткнули носом в капот и надели наручники.
— В чем дело? — возмутился водитель.
— Заткнись! — ответил капитан и поднес к губам рацию. — Нами только что задержан наркокурьер. При нем обнаружен героин. Сейчас доставим.
«Что? Опять наркотики? — с тоской мелькнуло в голове. — Но это уже даже не смешно…»
Трубникова посадили в милицейскую машину и повезли в отделение. Ничего не оставалось, как угрюмо опустить голову и временно онеметь. По своему опыту он знал, что доказывать что-либо в такой ситуации — бесполезная трата времени.
А ведь с наркотой была связана третья подлость Колесникова, из-за которой его выперли с третьего курса Литературного института. Потом он, правда, восстановился заочно, но потерял год, и из-за этого не попал на Всемирную писательскую конференцию в Нью-Йорке.
Случилось это в девяносто первом году. Московский Союз писателей отправил в тридцатидневное турне по Индии группу молодых поэтов. Разумеется, в эту десятку вошли Трубников с Колесниковым, три поэта из провинции, четыре девчонки из Питера и крутуазный моренист.
— Почему крутуазный? — удивлялись поэты из провинции.
— Ну, значит, крутой! Фанеру жует!
— Так бы и сказали. А почему моренист?