Дома, вспоминая эту встречу в парке, Гюзяль побоялась признаться себе, что влюбилась. Она подошла к зеркалу, глянула на себя, как бы со стороны, и заключила: такую полюбить нельзя. Кто и когда внушил, что она не красивая, только эта оценка, закомплексовала ее навсегда. Если бы люди задумывались о том, чем может закончиться их без задней мысли высказанное предположение: « ты очень похудела, не больна ли?» которое подвергает человека всматриваться в зеркало и вслушиваться в свой организм, выискивая заболевания. Болезнь он может и не обнаружит, но покой уже точно потеряет. Любая плохая весть – зло. Не зря испокон веков человеку, принесшему плохую весть, отрубали голову.
Глава 2
Того единственного творения рук Закорина – стайки голубей под низеньким фонтанчиком, стекающим в простенький бассейн, украшавшего центральный парк города, давно уже не было. Его сломали, как отжившую утварь и выбросили в мусор
Вещь эта была более чем примитивная, но видно, тогда, когда его устанавливали, либо ресурсов у города не было для лучшего, либо архитектор города был не очень-то сведущ в искусстве.
Автора этой скульптурной группы никто не помнил, или, может быть, даже не знал, мало ли что устанавливают в городе, за всем не уследишь.
Закорин уже жил в Алма-Ате, но не упускал случая сказать людям, что в таком-то городе, центральный парк украшает его творение. Люди, которые, слушали это, в том городе не бывали, и оценить его произведения искусства не могли. Но верили и называли его художником
Круг общения у Закорина был узок. Это люди, которых никогда не посещала муза, к тому же в основном это была молодежь, которую завораживало и манило то загадочное, что таилось в самом слове «художник».
Напускная важность, которая особенно удавалась Закорину, усиливала его влияние. К тому же держался он молодцевато, а снисходительная улыбка его обескуражила бы любого и без того малосведущего в искусстве человека, который попытался бы вдруг обличить его в бездарности. В кругу этих людей он чувствовал себя уверенно и спокойно, их внимание к его особе щекотало самолюбие.
А дома Закорина частенько встречали тетушки. В прошлом выходцы знатного в городе семейства, они старались сохранить свой статус. Закорин был чирей на теле их знатности, поэтому они не упускали возможности засыпать его упреками. Упреки их сводились к самому простенькому – недовольству тем, что он «сидит на шее матери», которая на свою крохотную пенсию содержит его. Самым унизительным для Закорина было то, что они требовали, чтобы он пошел работать. Кем? Чернорабочим, у него нет никакой специальности. Возмущало, что этого требовали те, кто когда-то хором пророчил ему будущее в большом искусстве, увидев в нем талант еще в раннем детстве. Они лелеяли эту мечту, купали в ней мальчишку. Надеялись, что он будет украшением их знатного рода.
Одного не учли тетушки, что талант нуждался в заботе, а мать мальчишки, рано оставшись вдовой, растила его на крохотную учительскую зарплату, едва прикрывая свою и сыновнюю наготу.
Утолив свою ярость, тетушки расходились по домам, и тогда его старенькая, совсем ссутулившаяся мать, подходила к нему, чтобы зализать раны, нанесенные ему тетушками.
–Да ладно, мама, разве они способны понять? Успокойся. Я не сижу, сложа руки, ищу сейчас возможность выставить в городе свои работы. Это отнимает много времени, ты же понимаешь,– говорил он матери, прижимая ее голову к своей груди.
Потом Закорин уходил в свою комнату. Лихорадочно защелкнув замок в двери, как зверь, улизнувший от погони, он наконец ощущал свободу. В полном одиночестве он снимал маску преуспевающего художника, которую носил весь день, тяжело опускался на стул и долго-долго сидел так в бездействии, и жалкая слеза стекала по его щеке.
Глава 3
Гюзяль подошла к фасаду Алмаатинского Дома правительства, встала под колонну и подняла голову. Высота колонны сразу придавила ее, она почувствовала себя маленькой, беззащитной и одинокой в этом чужом городе, куда приехала, чтобы поступать учиться. Впереди ждали вступительные экзамены, надо было преодолеть конкурс. Но это потом, а сегодня стояли проблемы куда важнее, ей было негде переночевать. Денег, которые дал ей отец из месячного своего заработка, не хватало ни на оплату квартиры, ни на питание. Часть денег, которые потребуются на обратную дорогу, Гюзяль положила на самое дно чемодана.
Сдав документы в приемную комиссию университета, Гюзяль купила маленькую булку ржаного хлеба, села на лавочку, возле университета и, крадучись, чтобы не видели прохожие, ела, отламывая крохотные кусочки. Скоро она поняла, что в этом большом городе ни у кого нет дела до нее, и успокоилась. С полным желудком стало значительно веселее, и Гюзяль слегка прогулялась, особо не отдаляясь от университета, чтобы не заблудиться. Вечерело, и пора было подумать о ночлеге. Долго искать не пришлось. Гюзяль осенила мысль, что можно переспать во внутренней полке длинного типового стола, специально предназначенного для продажи книг на улицах города.