— Вот! Шурупишь, братишка! — воскликнул Валентин Петрович, постепенно разгоняясь по трассе. Хоть дорога была и не ахти, но японский аппарат с мощной подвеской легко проглатывал все неровности дороги, лишь мягко покачиваясь на амортизаторах. — Отошел, наконец, от спячки! Пусть пацаны так и думают, а мы их разубеждать в этом не будем. Бойцы из них отличные. Помнишь, сколько городских блатных и приблатненных у них лесной бизнес отжать пытались?
— А то! Не меньше, чем у нас бывшие колхозные земли! — хохотнул, развеселившись, крестный. — Зубы-то мы им знатно повышибали! Слушай, Валек, как же давно это было! Я уже и забывать начал…
— Порох-то еще есть в пороховницах? — подначил его папахен.
— Если надо — по сусекам поскребу, — ответил Иваныч, погладив стоявшую рядом волыну.
— Вот это нормально! Вот это по-нашему! — с одобрением произнес Валек. — Думаю, что против нашего гамбита с лесорубами, хрен чего Бульдозер у нас вымутит! Если, конечно, батьку на старости лет это не приснилось… — подумав, добавил он.
Заехав на широкий двор поместья, Валек заглушил машину, и мы все вместе отправились на поиски Махмуда. Старика мы нашли в просторной комфортабельной беседке, с которой открывался чудесный вид на ночное озеро, в идеально гладкой поверхности которого отражались яркие луна и звезды, сверкающие на антрацитово-бесконечном небосводе. Махмуд сидел в плетеном кресле-качалке перед заставленным жрачкой столом, расслабленно покуривая ароматный кальян, колба которого, медная и позеленевшая от времени, была расположена прямо перед ним. От колбы отходило еще несколько резных кальянных трубок.
Я шумно принюхался к знакомому сладковатому дымку, струившемуся из чашечки с угольками:
— Гашиш[1]?
— Нет, — слегка приоткрыв и без того узкие щелки глаз, буркнул старый таджик, — вернее, не совсем — это особая смесь трав, в составе которой присутствует небольшое количество гашиша. Мой дед, передавший мне секретный состав этой смеси, утверждал, что «рецепту» больше тысячи лет! Точно такую же смесь курил сам благословенный Аллахом пророк Сулейман ибн Дауд! Она позволяла достичь ему максимальной ясности сознания… — И старикан еще раз глубоко затянулся.
Жидкость в сосуде громко забулькала, а мой рот помимо воли наполнился вязкой и тягучей слюной.
Старик проницательно заметил перемену в моем лице и без каких-либо предисловий, жестко поинтересовался:
— Ломает?
— Еще нет… — Мотнул я вихрастой и нечесаной головой, предварительно сбросив с головы капюшон толстовки. — Но скоро буду натурально подыхать, дед, — честно ответил я.
— Садись. — Махмуд кивком указал на ближайший к нему свободный стул, и я с облегчением притулил на него свою задницу. — Ты действительно решил с иглы соскочить, внучок? Или, как обычно: распушил перья, раздал обещания, а как до дела дошло — так сразу и сдулся, как драный штопанный гандон? — Не выбирая выражений, прожег меня проницательным взглядом мой постаревший Али-Баба.
— Решил! — произнес я, вызывающе глядя в узкие глаза Махмуда. — И я это сделаю, чего бы мне это ни стоило!
— Отвечаешь? — еще раз затянувшись, выдохнул с дымом старикан. — Подумай хорошенько, Тимка, — глухо предупредил он меня, — если на этот раз съедешь с темы, даже не вспомню, что тебя в младенчестве в голую жопу целовал — удавлю своими собственными руками!
— Бать, не дури! — испуганно воскликнул стоявший рядом со мной Валек, уловивший в негромких словах старика явную решимость сотворить со мной все, что пообещал.
— А ну цыть, Валька! — Махмух резко хлопнул крепкой морщинистой рукой по столу. Как будто деревяшкой по деревяшке приложил. — Пусть мелкий, наконец, начнет своим балабасом думать! Если в очередной раз съехать надумает, так пусть лучше сразу сольется! Ну, а уж если ответит и слово не сдержит… Всё, я сказал!
На Валька без слез нельзя было смотреть, какой-никакой, а Тимоха был его единственным сыном. Родной кровиночкой. И, несмотря ни на какие обстоятельства, Валек его по-настоящему любил. Но и отчима он знал не первый год: если старикан что-то пообещал, поставив «на кон» свое слово, то он его обязательно выполнит. А Махмуду человека убить, что свинью на ферме заколоть… Вот и разрывалось на куски душа и обливалось кровью сердце Валентина Петровича.
— Отвечаешь? — скрипучим голосом вновь повторил Махмуд.
— Отвечаю! — не дрогнув ни единым мускулом, произнес я, словно клятву.
Я тоже знал Махмуда и понимал, что он свое обещание действительно сдержит. Но еще лучше я знал самого себя, и ни капли не сомневался, что удастся исполнить задуманное. Ведь я, сука, не тля позорная, я право имею!