— Вальтер!
Смущенный взгляд его блуждал по статуе, стоявшей в тени ниши. Очевидно, он грезил или его обманывало его возбужденное воображение, Вальтер быстро вышел из комнаты.
Пир закончился. Пожилые люди разбились на группы и занялись беседой; молодые — танцевали в большой зале под звуки флейт. Как только Вальтер исполнил свою обязанность и протанцевал с женой первый танец, к нему подошел Раймонд, взял его под руку и увлек в глубокую амбразуру балкона, выдававшегося на улицу.
— Вальтер! — прошептал он, наклоняясь к его уху. — Тебе прислали статую Леоноры. Ты узнал ее, как и я! Выражение не удалось. В лице статуи есть что-то высокомерное, страстное и я сказал бы даже демоническое, чего вовсе не было у твоей бедной невесты. Но это — она; в особенности же — это ее волосы. Я не думаю, чтобы существовали другие такого несравненного оттенка и такой пышности.
— Да, неизвестный друг, действительно, поднес мне изображение моей бедной Леоноры, — так же тихо ответил Вальтер, — Несчастное дитя! Я никогда не утешусь, что не мог спасти ее, и до самой моей смерти ее окровавленная тень будет стоять между мной и ничтожным созданием, на котором моя мать принудила меня жениться. Художник пожал ему руку.
— Да, госпожа Кунигунда выказала в этом деле редкую настойчивость, а Филиппина не менее редкую скромность. Даже слепому бросится в глаза, что ты не любишь ее! Что же касается до бедной Леоноры, то я убежден, что она погибла во время пытки и что история ее исчезновения простая выдумка. Иначе, как мог бы достать ее волосы неизвестный скульптор? Я хочу, пользуясь случаем, расспросить об этом палача. Дочь его, красавица Гильдегарда, очень расположена ко мне. Но прежде всего, Вальтер, я хочу обратиться к тебе с просьбой: не разрешишь ли ты мне срисовать твою статую? Мне заказана картина, и я думаю, что мне не найти лучшей модели для нее, чем эта очаровательная восковая фея.
— Охотно позволяю тебе это. Приходи через несколько дней и рисуй, сколько тебе угодно.
Глава IV
Пир закончился. Блестящее общество разъехалось, а молодые супруги удалились в свои апартаменты. Мрак и тишина воцарились в доме.
Широкий луч луны, проникший через высокое готическое окно рабочего кабинета Вальтера, освещал свои серебристым светом почерневшую дубовую резьбу, оружие и рыцарские доспехи, но ниша, где стояла Нахэма, была погружена в глубокий мрак. Вдруг сдавленный вздох сорвался с восковых губ, и дрожь жизни пробежала по конечностям статуи. Тихо сошла она с цоколя, сделала несколько шагов и прекрасная, как фантастическое видение, нерешительно остановилась в полосе лунного света. Гнев, тоска и горечь толпились в душе Леоноры. Каким образом могла она, чужая, проклятая и пригвожденная к этому восковому телу, бороться с женщиной, отнявшей у нее любимого жениха? Обескураженная, она стояла неподвижно, рассеянно смотря на окно, как вдруг на стеклах отразилось красноватое облако и осветило кровавым светом пол и белую тунику Нахэмы-Леоноры. Затем из того облака вырисовалась человеческая тень, и она увидела стоящую на подоконнике высокую и стройную фигуру мэтра Леонарда. Лунный свет ярко освещал его черные одежды, бледное лицо и большие, зеленоватые глаза, устремившие на нее пылающий и повелительный взгляд.
— О чем мечтаешь здесь вместо того, чтобы действовать? Иди и вырви любимого человека из объятий женщины, которая отняла его у тебя. Не забывай, Нахэма, что ты служительница зла и что ты должна делать зло, а не бездействовать; знай, что страдания, причиненные тобой другим, будут твоими наслаждениями.
Красный свет побледнел, а человеческая фигура исчезла, как легкий туман. Все существо Нахэмы вздрогнуло, точно от порыва сильного ветра. Точно оживленная новой жизнью и новой решимостью, она, легкая, как тень, вышла из кабинета, прошла длинный коридор и прямо направилась в спальню новобрачных.
Дверь была заперта, но бесшумно открылась от одного прикосновения воскового пальца. Нахэма приподняла портьеру и остановилась на пороге. При мягком свете ночника, она увидела Вальтера, сидящего на кресле; перед ним, спиной к двери, стояла на коленях Филиппина в белой ночной пижаме. Она обняла за шею своего бледного мужа, молча слушавшего ее, полные ласки и робкой любви слова.