— Попался, каторжанин! — злорадно прохрипел Кулаков. — Эй! Мужички! Помогите заарестовать преступника!
Крестьяне окружили Егора, вырвали мешок с рудой. Кто-то услужливо снял с себя опояску и начал связывать ему руки.
Егор так растерялся, что не мог произнести ни слова. Когда опомнился, руки были крепко связаны.
— Ефрем Петрович! Как же так… Я по доброй воле… Руду принес…
— Я те покажу добрую волю, мазурик! Тащите, православные, его в амбар. — Кулаков подбежал к воротам и раскрыл их настежь.
— Ефрем Петрович! Я сам пойду, выслушай сперва, — кричал упирающийся парень.
Мужики продолжали волочить Егора к амбару, у дверей которого уже суетился Кулаков, снимая с петель восьмифунтовый замок и гремя тяжелой перекладиной.
— А ну, погодь, мужики. Послушаем, что хорошего расскажет висельник. Говори, где руду нашел, да поторапливайся.
— На реке… в верховье… в яме, где камень брали. Такая руда тыщи стоит. Я сам пришел к тебе, Ефрем Петрович. Отпусти, бога ради, ведь вон там сколь руды-то, а в горе и того больше. Это я хорошо знаю… — торопливо говорил Егор, упираясь ногами в дверной порог амбара.
— Хватит! Искатель какой нашелся. Про эту яму я и без тебя давно знал. Невидаль какая. Сади его! — исступленно заорал Ефрем, и лицо его, и без того красное, стало пунцовым.
Крестьяне с трудом пропихнули Егора в двери и так толкнули, что он во весь рост растянулся на деревянном полу амбара. Дверь захлопнулась, загремел замок.
При падении Егор сильно стукнулся головой и больно подвернул правую руку. С трудом сдерживая слезы, он подполз к стене и сел, навалившись спиной на гладкие бревна.
Старший сын Кулакова в это время неторопливо подошел к валявшемуся у ворот мешку и, не вынимая рук из карманов плисовых шаровар, стал небрежно тормошить его сапогом. Только увидев яркую зелень высыпавшихся из мешка камней, он наклонился, набрал пригоршню их и начал с любопытством рассматривать. Через некоторое время раздался его возглас:
— Батя, глянь-ко — взаправду руда!
Старый Кулаков был знаком с различными рудами, так как голове приказа в последнее время было дано указание принимать от крестьян образцы полезных ископаемых и записывать их в «Книгу камней и руд». Книга эта раза два уже просматривалась представителем горного ведомства, приезжавшим из Перми. В частинской «Книге камней и руд» имелось несколько записей о месторождениях медной и железной руды, известкового камня, алебастра, кирпичной глины. Егорова находка оказалась как нельзя кстати: ведь скоро в село должны были прибыть представители вновь учрежденной Пермской удельной конторы. Однако руда, принесенная Егором, мало походила на то, что Ефрему приходилось видеть до сих пор. Обычно куски с медистой зеленью состояли из песчаника, а здесь песчинок совершенно не было, и цвет руда имела какой-то необычный. Кулаков все же решил, что перед ним самая настоящая медная руда.
Перед тем как внести в книгу новую запись, Кулаков позвал писаря, старого дядьку Афоню, и спросил его, где находится яма, из которой когда-то брали камень.
— Ям копаных в нашей округе, малых и великих, несчетное множество. У арестанта выспросить бы…
— Вот и иди, лиса кособокая, выпытай все, что надо.
Афоня сунул под мышку «Книгу камней и руд», взял со стола чернильницу и гусиное перо и мелкими шажками, как-то боком выбежал из дома. Рысью перебежав широкий двор и приблизившись к амбару, опустился на четвереньки у закрытой двери.
— Голубчик, чуешь ты меня? Записать велено про твою руду. Где бишь ты ее нашел? Начальству надоть про тебя доложить — там глядишь, бог милостив, и выпустят. Да и денег, я думаю, дадут … — елейным голосом запел хитрый писарь. — Где, ты говоришь? Выше устья Галешного? Это что ж, недалеко от Серегиных покосов? Вот спасибочко, касатик. Попомни меня, не будут тебя долго в амбаре держать, — закончил Афоня и довольный побежал к начальнику.
Гости из Перми приехали в полдень, в двух небольших крытых тарантасах. Кулаков ждал приезда начальства по главной улице, идущей от тракта, а экипажи неожиданно появились из небольшого, заросшего крапивой и лопухами проулка. Наблюдатель, сидевший на крыше, увидел их лишь тогда, когда они подъехали к воротам. Ефрем в это время обувался. Новые праздничные сапоги никак не хотели налезать на ноги. Со злости он чертыхался и скрежетал зубами. Когда за воротами послышался топот копыт и стук колес, у самоуверенного и грозного Кулакова затряслись коленки. Почти не соображая, он выскочил на дорогу в одном сапоге, держа второй в руке.