Как только стало известно об его отъезде, все его поместья и ценная библиотека были конфискованы. Среди прочего он потерял право на ежегодную ренту на имя жены и детей в размере 200 000 ливров (8000 фунтов стерлингов), купленную им за пять миллионов ливров, несмотря на то, что соответствующий специальный указ, изданный в дни его процветания, ясно гласил, что она не подлежит конфискации ни по какой причине. Люди были очень недовольны тем, что Ло позволили сбежать. Народ и парламент предпочли бы видеть его повешенным. Те немногие, кто не пострадал от коммерческой революции, радовались тому, что шарлатан покинул страну; но все те (а таких было большинство), чьи богатства были в эту революцию вовлечены, сожалели, что его личная причастность к постигшей страну беде и к причинам, по которым это случилось, не получила более приличествующего ей воздаяния.
На заседании Совета по финансам и Генерального совета регентства на стол легли документы, из которых явствовало, что всего в обращении находится банкнот на сумму в два миллиарда семьсот миллионов ливров. От регента потребовали объяснений, как могло появиться расхождение между суммой, на которую они были напечатаны, и суммой, отраженной в указе, санкционировавшем их выпуск. Он мог бы, ничем не рискуя, взять всю вину на себя, но он предпочел разделить ее с отсутствующим лицом, для чего заявил, что Ло, уполномоченный им лично, в разное время организовал выпуск банкнот на сумму в один миллиард двести миллионов ливров, и что он (регент), понимая необратимость сделанного, прикрыл Ло, подписав задним числом указы совета, санкционирующие этот прирост. Он выглядел бы более достойно, если бы сказал в своей речи всю правду и признал, что главным образом его собственные несдержанность и нетерпение заставили Ло переступить границы безопасной спекуляции. Было также установлено, что национальный долг на 1 января 1721 г. составил свыше 3 100 000 000 ливров (более 124 000 000 фунтов стерлингов), а проценты по нему 3 196 000 фунтов стерлингов. Немедленно была назначена комиссия, так называемая виза, для проверки всех ценных бумаг государственных кредиторов, которых пришлось разделить на пять категорий; первые четыре охватывали тех, кто купил свои ценные бумаги на законном основании, а пятая включала тех, кто не мог доказать, что сделки, которые они заключили, являются законными и добросовестными. Ценные бумаги последних было приказано уничтожить, а ценные бумаги первых четырех категорий подлежали самой строгой и ревностной инспекции.
Результатом деятельности визы явился доклад, в котором рекомендовалось снизить проценты по этим ценным бумагам до пятидесяти шести миллионов ливров. Данная рекомендация аргументировалась описанием выявленных актов казнокрадства и вымогательства, и с целью ее выполнения парламент королевства издал и должным образом ратифицировал соответствующий указ.
Позднее был учрежден еще один трибунал под названием Chambre de I'Arsenal, рассматривавший все случаи присвоения общественных или государственных сумм в финансовых департаментах правительства в недавний злополучный период. Один из судей, который занимался взиманием долгов, по имени Фалоне вместе с аббатом Клеманом и двумя другими чиновниками были уличены в растратах в общей сложности более миллиона ливров. Первых двоих приговорили к отсечению головы, а остальных к повешению, но впоследствии заменили им казнь пожизненным заключением в Бастилии. Было вскрыто много других случаев мошенничества, виновных приговорили к штрафам и к тюремному заключению.
Д'Аржансон разделил с Ло и регентом непопулярность, постигшую всех вдохновителей Миссисипского безумия. Он был смещен с поста канцлера (его место занял д'Аrессо), но сохранил за собой титул хранителя печатей, и ему было дозволено присутствовать на заседаниях Генеральных штатов, когда бы он того ни пожелал. Тем не менее он счел за лучшее уехать из Парижа и какое-то время пожить в одиночестве в своем имении. Но д'Аржансон не был создан для уединенной жизни, и у него, все больше впадающего в уныние и пессимизм, обострилась болезнь, от которой уже долгое время страдал, и менее чем через год он умер. Парижане ненавидели его настолько, что свою ненависть донесли даже до его могилы. Когда похоронная процессия подошла к церкви Сен-Николя-дю-Шардонере, на территории которой были похоронены члены его семьи, ей преградила путь негодующая толпа; двое его сыновей, бывшие распорядителями на похоронах, были вынуждены со всех ног спасаться бегством через один из ближайших переулков, дабы избежать расправы.