— И я искренне сожалею об этой потере.
Фраахи фыркнул и, вытянув клюку — она уперлась в сапог Скэра — заметил:
— Надеюсь, ты хорошо понимал, что делаешь?
— Я к этой дуэли отношения не имею.
— Послушай, я ненавижу сырость, но еще больше — пустые разговоры, которыми ты меня потчуешь. Оставь их. Я пришел сюда, а не на Совет, хотя мог бы и иначе. Каваард мне все-таки родственник.
Угроза? Предложение перемирия? Пусть говорит, трухлявый пень.
Жемчужина выходила темно-лиловой. В последнее время частый цвет. Хорошо хоть окраска на свойства не влияет, иначе пришлось бы выдумывать объяснение.
— Сложно иметь в родичах хаанги. — Старик вздохнул. — Они считают себя даже не выше остальных, а в стороне от них… И если бы это было так. Но он был в самом центре. Упрямец. А потому пусть покоятся с миром и он, и его безумные идеи. Да, гебораан Скэр, я пришел сказать, что считаю эту смерть… полезной для всех нас. Мой голос в Совете — твой. А там где мой голос, там целый хор.
Выверенные слова и скупые жесты. Жесткий тон и совсем нестарческий голос. Привычка читать речи сказывается? И ведь ни грана лжи в его словах, ни толики самолюбования — только констатация.
— Но ты не закончил дело, Скэр. Младший брат Каваарда ярится. Он не интересовался делами родственника-хаанги и, признаться, сам его не любил, но тут уже дело в престиже ветви. Бракаар молод и глуповат, а потому может наделать шума. А некий симпатичный фейхт спокойно разгуливает где-то в зоне приемки.
Раздражало то, что при всей прозрачности проблемы, от нее нельзя просто отмахнуться. Нужно грамотное решение. Интересно, насколько одинаково видят его молодой и старый геборааны?
Последние слои ложатся туго, норовя сбиться и нарушить идеальность формы. И пусть форма, как и цвет, не влияет на свойства, но Скэру нравится, когда его линг идеален.
— Наш бескрылый друг готов поделиться тем, что предлагал Каваарду, — произнес Фраахи с довольным видом. — Разумеется, он настаивает на своем странном условии.
Говорит, намекая на решение, столь же очевидное, как и проблема. Проверяет? Пожалуй. Но задачку в этом виде Скэр решил давно. Значит ли это, что их с Фраахи взгляды близки?
— А для чего нам вообще иметь дело с бескрылым? — Скэр наморщил лоб. Пусть старик думает, что открывает ему нечто новое. — Проще всего окончательно обрубить эту нить, не останавливаясь на полдороге.
— Это нужно потому, что я предпочитаю уничтожать источники сведений, только ознакомившись с их содержанием. К тому же условие нашего друга уж очень на руку. И не лги мне, что не думал об этом.
Старый крысец прячет под плащом сильные крылья. Слишком рано списывать Фраахи в утиль.
— Я рад, что мы мыслим в одном направлении, — сухо произнес Скэр, сращивая нити. — Более того, я думал даже над тем, как дать нашему другу то, что он хочет, но не так, как он хочет. И, кажется, придумал. Но для этого мне понадобится небольшая поддержка.
— С радостью окажу любую поддержку благому начинанию. И к слову о начинаниях: войну пора заканчивать. Момент удобный. Нам повезло, что после Вед-Хаальд и люди хотят мира. А мы… — Фраахи прижал рукой шапочку, которую ветер едва не сорвал с облысевшей головы. — Мы не потянем дальше. И ты достаточно умен, чтобы остановиться на краю…
Сомнительный комплемент.
— …и понять, что теперь жара хватит даже при тусклом солнце.
— Если бы мне нужен был твой совет…
— …ты бы его получил. — Фраахи жмурился, подставляя лицо ветру. — Я думаю, тебе следует принять предложение того человека.
Нити срослись в одно целое, но верхний слой еще оставался мягким.
— Которого?
— Обоих.
— Кинуть кость каждому? — переспросил Скэр, поддерживая иллюзию разговора. Фраахи засмеялся:
— Главное, кости не перепутать.
Темно-лиловый шар на протянутой ладони. Бессмысленный символ, но Фраахи пришелся по вкусу. Взяв жемчужину двумя пальцами, сдавил в ладони, прислушался и, наконец, сказал:
— Хорошая работа. У тебя с самого начала был высокий потенциал. Не менее высокий, чем у хаанги.
— Благодарю.
Фраахи кивнул и, убрав клюку от сапога, посоветовал:
— А с делом не торопись. Пусть все будет выверено и законно.
К концу второй недели в этом месте Элью раздражало буквально все. Казармы, вытянувшиеся полукругом, который и служил границей территории; россыпь складов разной степени заброшенности; обилие икке, которыми кишела эта клоака.
Служба была скучной и бессмысленной. Нудные патрули по местным закоулкам и редким развлечением — драки. Но стоило подойти, и они прекращались сами собой.
Но когда сквозь синюю завесу портала прорывались отряды фейхтов, территория оживала. Становилось ли от этого лучше Элье? Скорее, наоборот. Отсеченные руки, затянутые свежими шрамами лица, выгоревшие крылья… Там внизу мало эмана, а внутреннего запаса на все не хватает. Элья это отлично знала по собственному опыту. А потому ее не удивляли вереницы раненных, а тем более — убитых. Их тоже поднимали наверх. Не всех, только тех, кого можно было забрать.
Иногда в каменном мешке появлялись пленные люди и тогда к порталу подтягивались алые фракки особого надзора. Эти бесцеремонно распихивали и замешкавшихся грузчиков-икке и обычных патрульных фейхтов вроде Эльи. Сучьи дети при этом скалились и перебрасывались шуточками, от которых ныло в груди, а руки сами тянулись к поясу.
Вернется. Все когда-нибудь вернется на круги своя. Главное, не терять веры. Элья не заразится местной безысходностью, она в этой яме временно. И совсем уже скоро за ней придут.
Но пока шли исключительно мимо. Всего внимания от хромающего фейхта — взмах руки, отойди, мол.
Чужая. И для местных тоже. Хотя на них плевать, специально ни с кем не знакомилась толком. Но свои-то, свои, боевые…
— Эй. — Воин во фракке, пробитой с дюжину раз, скользнул взглядом по её напряженному крылу. — Теплое местечко нашла, сестричка.
Поддержали свистом, от которого сделалось совсем муторно. И спину заломило, вот-вот вспыхнут крылья, но… со своими драться? Зачем, когда чужих хватает? Когда есть люди… Когда ярок в памяти поворот, удар и треск кости под лопастью крыла. Визг коня и удивленные глаза всадника, еще не понимающего, что ему конец. Хмельная радость и браан змеей летит, прожигая гортань. И снова крылом, выворачиваясь, ныряя под ноги следующему, распрямляясь и вспарывая брюхо — пусть исходит паром сизая требуха на снегу. Вскрывая глотку — пусть летит алый бисер. Эманом по броне, крылом по плоти, сталью по стали. Добивая. Уже потом, на отступлении, когда схлынет волна из мяса и железа, оставив на берегу слабо копошащиеся обрубки тел. Тогда привычно заноет спина, и остатки мембраны слезут с крыла, как лохмотья сгоревшей кожи. Тогда захочется пить и убраться подальше. Но надо будет вогнать клинок между пластинами тегиляя, так, чтобы хрустнуло, а яблоко рукояти оставило след на ладони. Белый отпечаток будет долго держаться клеймом. И только когда крылья зарастут — мембрана поначалу будет сухой и тонкой, как старый пергамент — кожа вернет нормальный графитовый цвет. Но трубы заглушат голос ветра, требуя собраться. А чуть позже вздрогнет земля, предупреждая: снова идут люди.
И почему кажется, что это воспоминание — одно на всех, кто выходит сейчас из портала? Но до суда Элья запрещено делить его с честными фейхтами.
Склана увидела издали Джуума и скользнула за угол. Меньше всего ей сейчас хотелось попадаться на глаза офицеру внутреннего надзора. Уж лучше сделать еще один дальний обход.
Со спины они походили на камни. Ряд сероватых булыжников, за какой-то надобностью взгроможденных на парапет белого мрамора. Вот только у настоящих булыжников не растут крылья, даже такие уродливые. Узкие лопасти со сросшимися жилками и пустыми ячейками, многие из которых никогда не затягиваются. Мутная, как плохое стекло, мембрана. Пульсирующая в такт сердцу опухоль между лопатками.