— Поймите, воздействие на память — это единственный сколь-нибудь стойкий и позитивный результат моих изысканий. И по правде говоря, я бы сам не отказался посидеть в этом кресле. Порой, знаете ли, столько всего запомнить хотелось бы, а не выходит.
— Мне все равно это не нравится, — много спокойнее сказал Орин, подходя к столу. При виде маски его передернуло. Но он заставил себя взять ее в руки, даже приблизил к лицу: волоски тотчас зашевелились, потянувшись к человеку.
— Подумайте о выгоде, о том, что ждет вас впереди… мой каган. Будущее стоит того, чтобы перетерпеть некоторые неудобства. Верно?
Орин кивнул, отняв маску. Осторожно коснулся волосков пальцем и тут же отдернул его.
— Значит, оно только поможет запомнить то, что нужно?
— Да.
— И больше ничего?
— Вы не верите мне, и это понятно. Но вы все еще доверяете своему товарищу, верно? Многоуважаемый Бельт, хотелось бы услышать ваше мнение.
Ожидание. Слегка растерянный Орин, который уже принял решение — слишком заманчивую морковку перед носом повесили. Ради нее сядет хоть на кресло, хоть на угли с гвоздями, лишь бы не упустить. И Бельт с ним, и тоже скажет все, что нужно во убеждение, потому как нет иного пути. Выбор сделан, трещит лед, гнется, но пока держит и ведет к заветным флажкам. А потому стоит ли ломаться?
— Садись. Я тут буду.
— Раз всё решили, то я бы попросил еще вот о чем, — Ирджин дернул за остов конструкции, раскрывая её суставчатые лапы над креслом. — Дело в том, что я должен следить за экспериментом, а вы ведь не умеете читать на наирэ? К тому же ваш выговор оставляет желать лучшего. Потому нужен третий…
Не договорил, оборвал, как и всегда, давая возможность додумать и оценить. И только потом добавил:
— Я буду премного благодарен за помощь.
— Но…
— Уверен, ваша подруга давно сделала выводы о происходящем. И если она пока не задает вопросов, то это не значит, что их у нее нет. Но не это главное. Главное, раз она здесь, то тоже участвует, хотим мы этого или нет. Наши желания давным-давно подчинены не нам. Увы.
Очередная пауза. Ты же все уже обдумал, Бельт, не по одному разу. Ты все распрекрасно понимаешь: в деле Ласка, пусть и без ее согласия.
Орин молча устраивался в кресле, ерзал, сминая покрывало, трогал ремни и, не выдержав, обрезал-таки. Не доверяет. И все равно лезет.
Бубенчики на сетке слабо позвякивали, подставляя бочка желтому свету.
— …и день, и месяц, и другой тоже шли дожди, вымачивали степь, гноили травы, — Ласка читала из книги тихо, так, что голос ее сливался со звоном. Убаюкивал. — Мор пошел по табунам, мор пошел по людям…
Ирджин, впервые молча, возился с машиной. Он подкручивал длинным — точь-в-точь клюв аиста — пинцетом крохотные винтики, натягивал струны, осторожно касался их мягкими молоточками.
— …скачет всадник по степи да на коне костяном. Дует ветер в дудки ребер, стелется гривой по хребту, оседает на травах моровою язвой…
Онемевшая щека и обволакивающий голос. Многое непонятно про всадника, про коня костяного, про смерть. У наиров вся их история — одна бесконечная смерть. Агония. Откуда мысль? Чужая ведь. Точно чужая. Глаза чешутся, изнутри, точно кто-то скребет.
— …кинул Ылаш клич, собрал он десять племен и еще десять, и многие пошли за ним, а другие, которые не захотели идти, умерли, ибо такова была воля Всевидящего.
Орин застыл. Без веревок, без пут сидит недвижим, только грудь вздымается мерно — дышит будущий каган, слушая историю своего-чужого народа.
— …и была дана победа и земли для усталых табунов, и еда для голодных, и домы для сирых, и милостью особой — Понорки, которые суть…
Свет темнел, мигал все чаще, и Ирджин, отложив молоточки, спешно надел на пальцы чехлы с длинными, изогнутыми когтями. Шевелятся пальцы, касаются когти нитей, выводя на них причудливую мелодию.
— …сел в Ханме Ылаш, и был у него сын… а его сын…
Имена-имена-имена, вереница родовода, которая совсем скоро оборвется. И он, Бельт, будет прямо причастен к этому. Во благо ли? Несправедливое обвинение в предательстве, знамя в грязи, Ласка… Бельт встал и вышел из комнаты.
Смотрят-смотрят-смотрят. Все. Устал сегодня. Ночь хочу, темноту. Тогда и черви в голове не видят свет, не лезут на волю.
— Эй! Иди ко мне! Поцелуй! Поцелуй! — прыгает, виснет на шее, тычется мокрыми губами, обнимает, елозит. Хочет.
— Давай, ну давай!
Горячие руки, черви замирают. Страшно? Горячо. И мне. Хлюпает-стонет-трется. Уходит. И червей уносит. Черви хитрые. Плохо-плохо-отвратительно.