— Я ж сразу ударил. Как увидел, так и ударил… Думал, он просто хотел, а…
Из правой Ласкиной глазницы торчал короткий, чисто обструганный колышек. Левой и вовсе не видно было под жирной чернотой.
— Жива, но… — Ирджин, приложив пальцы к шее, слушал сердце. — Но пока лучше пусть побудет без сознания.
— Я опоздал, — повторил Орин и, наклонившись, вытащил нож.
Не он опоздал, а Бельт. Недоглядел, недодумал, отвернулся и… Что теперь? Пока — пустота и непонимание, как подобное вообще возможно? А Ласка без памяти и еле-еле дышит, лицо в крови. На лицо лучше не смотреть: внутри все переворачивается, захлебываясь бессильной яростью. Но некому мстить, некого убивать.
Вдвоем с Орином они подняли Ласку и понесли ко двору.
— Жить она выживет, — Ирджин шел рядом, аккуратно придерживая голову. — Только… Сам понимаешь.
Понимает. Наир без глаз. Без зеркала Всевидящего. Заточили колышек, подстерегли и выкололи.
— И возможно… Только не кипятись, подумай, возможно, милосерднее было бы…
— Добить?
На него злиться сил нету.
— Я могу составить зелье, она просто заснет.
— Убью, — пообещал Бельт.
В провонявшей дымом лаборатории Ласку уложили на широкой лавке. Ирджин, даже не обмывшись, только тщательно протерев руки какой-то жидкостью, занялся ранами. Время растянулось. Склянки и кубок. Обшитая мягкой кожей воронка в сведенных судорогой зубах. Долгий стон и тяжелый сон. Опаленные над огнем щипцы и колышек, который выходил из глазницы медленно, тягуче. Боль. Ее, но как будто своя. Неутоленная ненависть.
Что-то зашевелилось рядом. Ялко. Просунулся в комнату и следил за происходящим, пришептывая:
— Два медведя в одной берлоге не уживутся. Съел? Съел! Не знал броду, полез в воду. Смотрителем стал, тоже мне. Да лучше огнем и палом, чем вору задаром!
Хохот. Понимание, что вот этот старик, назойливый, надоедливый, ревнивый к Стошено посильнее бабы, тоже виноват…
Худая шея сухо хрустнула. Как лед под копытом. Ялко повалился на пол, а под носом появилась чаша. И с ней приказ:
— Пей. До дна.
Быстро пришло оцепенение, когда уже все равно. Почти.
— Ирджин, ты кам. А вы ведь всё можете?
— Не всё, Бельт, к сожалению — не всё. Вот и Сарыг, племянник мой, что на байге поломался — умер.
— Но здесь же не так. У вас эман. И големов вы делаете. У големов ведь есть глаза.
— Бельт, Ласка — человек. И теперь на ней дурной знак. Отныне это харусово дело, а не врачебное. Я ничего сделать не могу, понимаешь?
— А кто может? Кто, кроме харусов?
Ирджин бросил щипцы на стол и вытер руки об тряпицу.
— Кырым, — сказал он. — Если хан-кам заставил сердце биться вне тела, то его умения может хватить и на глаза. А может и не хватить. Не знаю.
— Ирджин…
— Я все понимаю. Я напишу. Думаю, он не откажет. Только девушку придется отправить в Ханму. Я родичей попрошу, они помогут с перевозкой.
— Спасибо, Ирджин, спасибо. Я теперь…
— Я все сделаю, Бельт, — кам сжал плечо неудачливого смотрителя.
Вернулся Орин, с ног до головы перепачканный кровью и грязью. Коротко кивнул. Еще до вечера куски Нардая скормили свиньям.
Спустя три дня Стошено, кое-как оправившееся от пожара, покинул возок, запряженный гнедой лошадкой. Кроме кучера, на козлах дремала дородная дама с мягким лицом, в хвосте же плелась пара стражников в цветах Кайлы-нойона, старшего брата кама Ирджина.
Тем же вечером в толстой тетради, обитавшей на дне деревянного, слегка подпаленного с одной стороны, сундука, появилась запись:
«…эксперимент нельзя назвать полностью удавшимся, поскольку невозможно определить, сработало ли непосредственно аппаратное внушение либо же иное, человеческого характера. В будущем следует повторить опыт в условиях, по возможности, исключающих постороннее влияние. Весьма возможно, что воздействие имеет место лишь при совпадении его вектора с личными установками, т. е. своего рода углубление бредового состояния».
Внизу умелой рукой был сделан набросок схемы со множеством квадратов и стрелок с приписками. Последняя, кстати, появилась только сегодня и весьма нравилась автору. Прекрасное плановое завершение. По мнению хозяина тетради, этот невзрачный рисунок выглядел страшнее чертежа боевого голема.
Скоро в этом смогут убедиться многие.
Триада 1.3 Туран
Крапленую карту влет только дураки играют. Настоящий листомет чует не зацепочку и масть, а именно что нужный момент. Без шебурши крапу держит, по носу ею никого не щелкает. Ибо порой выигрыш — не громко пернуть, а тихо пшыкнуть. Бывает и на сброс главный спрос, а придержал — себя прижал.