Люди видят лишь то, что им показывают.
— Да, — чувствует себя увереннее Забини, продолжая диалог, — она вернется с повышенной квалификацией и будет уверена в своих знаниях, после чего продолжит работать с моим отцом в качестве ассистента. Просто он требовательный, — чуть кривит линию губ парень, — сами знаете. Гермиона беспокоилась, что провисает во многих вопросах, вот и решилась на обучение.
Северус кивает, но от роя мыслей, взмывших ввысь в сознании, начинает закладывать уши. Ох, Мерлин!
— Как у нее там дела? — спрашивает Блейз. — Слышал, в этом году экзамены сложнее, — замечает он. — Хотя, что это я, — чуть машет он рукой. — Это же Гермиона. Лучше всех сдаст, уверен.
Дыхание становится чаще, все более поверхностным, биение сердца становится нервным, в ушах появляется звон. Северус старается держаться спокойно, но у него не выходит. Он ловит себя на мысли, что Забини ждет его ответа, а он не может заставить себя даже открыть рот.
— Ладно, — воспринимает молчание за прежнюю отчужденность Блейз, но не расстраивается.
Может, к Гермионе бывший декан и стал относиться мягче и сердечнее, другие люди не входят в число помилования. Блейз спокойно принимает его характер, не воспринимает холодность на свой счет. Просто он такой, ничего не попишешь.
— Всего доброго вам, мистер Снейп, — кивает Забини и, не дожидаясь его ответа, уходит в сторону лифтов.
Северус стоит посередине коридора, чувствуя, как бешено стучит в груди, ушах и горле собственное сердце. Он дышит ртом, переварить старается, но у него не выходит. Она собиралась вернуться? Гермиона не хотела уезжать навсегда?
Она говорила ему правду?
Северус не замечает, как приходит обратно в свой офис и присаживается на край стола, хватаясь за него руками и глядя в какую-то точку перед собой. Под коленями начинает дрожать. Ох, Мерлин! Мерлин! Значит, все было совсем не так! Совершенно, абсолютно не так, как он полагал!
В офис стучат. Видимо, делают это повторно, потому что стук настойчивый.
— Войдите, — небрежно бросает он.
Дверь открывается, и на пороге появляется последний человек, которого он сейчас хочет видеть.
Рита мягко улыбается, когда входит в его офис. Она вообще за этот месяц теряет всю свою браваду и жесткость, уступая место мягкотелости и слабохарактерности. Рита неоднократно посещает его за это время, но любые ее попытки вывести его на разговор или что-то большее оказываются безуспешными.
Он не идет ей навстречу совершенно, окатывает холодом из раза в раз, но она не отступает. Проглатывает его безразличие, его закрытость и будто напитывается всем этим до кончиком пальцев, испытывая все более глубокое чувство болезненной привязанности к нему.
Жизнь ничему ее не учит, но…
Она приходит снова. Как на прошлой неделе, позапрошлой, позавчера, вчера и сегодня. Она не понимает, что таким образом он не пытается распалить ее только сильнее. Северус лишь в очередной раз выражает свою позицию на ее счет.
Рита решает, что пора действовать активнее, иначе ничего не поменяется абсолютно.
— Северус, — мягко произносит она, когда закрывает дверь и направляется к нему.
В ее голосе театральная нежность, которую Северус на дух не переносит. Он даже не может проникнуться к ней чувством сострадания, потому что Рита — человек такой. Прилипчивый, злопамятный и страшно опасный в своей профессии.
Она останавливается напротив него с опущенными вниз руками.
— Сколько ты еще будешь себя мучить, скажи мне? — негромко произносит она.
Северус поднимает на нее взгляд. Откуда в ее голосе столько… Мужчина поражается. Что это? Это… Бессилие?
— Мы же можем попробовать, понимаешь? — решается она на открытый разговор без уверток. — Ты ведь даже не даешь мне… возможности.
Она взволнованно, с некоторой опаской поднимает руку, намереваясь обхватить его лицо ладонью. И она почти делает это, почти чувствует проблеск надежды на лучшее, но в последний момент он ловит ее руку, осторожно сжимая запястье через ткань ярко-зеленого пиджака.
— Рита, — смотрит он ей в глаза. — Я не могу тебе ее дать.
В глазах журналистки все рушится. Она заторможено моргает, сжимая губы.
Северус даже в этот момент старается смягчить ответ, пусть она и не заслуживает этого после всего, что наговорила, и всего, что сделала. Она вечно строила какие-то козни весь этот год, пыталась получить его внимание мерзкими способами.
Она ссорила их с Гермионой, она травила ее своими статьями и наслаждалась ее бессилием. Она вылавливала ее в коридорах Министерства и говорила гадости, которые она не заслужила услышать.
Не заслужила совершенно. А Северус… Северус чувствует себя идиотом.
Наивным, невероятным глупцом.
Гермиона приходит в его жизнь прошлым летом внезапно, точно молния среди ясного неба. Да, сначала им обоим было тяжело. Страшно, невозможно тяжело. Северус не понимает ее в начале, не знает, как себя вести. Как воспринимать ее слова и поступки.
Однако со временем он учится ее слушать.
Они оба учатся слушать и понимать друг друга. У них было тяжелое лето, ненастная осень и холодная зима, но они переступают эту черту весной и все меняется. Она меняет его, он ее. Они понимают, что влюбляются. Искренне, тихо и по-своему.
Северус выражает свою любовь одним способом, Гермиона, пусть и не говорит о своих чувствах вслух, также выражает свою привязанность, но своими методами.
Она помогает ему искоренить дурные черты его характера, она приносит в его дом свет, становится свидетелем его послевоенной, нелегкой жизни. Она воспитывает Дейзи, как собственную дочь.
Любит ее открыто, всепоглощающе и чисто.
Северус теперь понимает, почему она так долго тянет с разговором об учебе. А еще он понимает, что был не прав. И его опасения оказываются полнейшим бредом. Они же оба боялись разрушить все то, что так долго и кропотливо строят весь этот год.
И он понимает, что разрушает все со своей подачи, поддавшись глупым опасениям, лишенных истины.
Северус хочет взвыть от злости на самого себя. Ох, Мерлин!
Я ей такое наговорил перед отъездом! Какой же я идиот!
Он смотрит Рите в глаза и говорит наконец именно то, что думает.
— Она в каждой комнате моего дома, — начинает он. — В каждой моей мысли, в каждом слове, жесте и взгляде.
Рита вздрагивает от его слов, как от пощечины, но молчит. Не произносит ни слова, лишь сжимает губы.
— Она в моем сердце, — он словно говорит это наконец вслух самому себе, а не ей. — Тебе этого не понять.
Журналистка стоит пару мгновений, как вкопанная, а затем вынимает из персонального архива своей памяти лучшую маску и надевает на лицо улыбку. Только вот глаза. Глаза обмануть не получается. Не зря говорят, что они — зеркало души.
— Я тебя услышала, Северус, — кивает она. — Я рада за тебя.
Она чувствует тепло его руки через ткань пиджака и надеется, что он не чувствует под пальцами ее бешеный пульс. Он выдает ее также сильно, как и собственный взгляд, наполненный чудовищной душевной болью, которую она никогда в своей жизни еще не испытывала.
Кажется, только разменяв четвёртый десяток на реке времени, Рита познает это чувство. Беспомощность разбитого сердца, которое у нее, оказывается, есть.
— Но ты всегда знаешь, где можно меня найти, верно? — кривовато улыбается она, растаптывая окончательно остатки своей гордости перед ним. — Я открою тебе двери своего дома, если тебе что-то потребуется. Знай это.
Северус понимает, что задерживаться здесь больше нет никакого смысла. Рите придется самой переболеть эту искусственно взращенную в душе болезненную привязанность. Он четко обозначает ей свою позицию и в этот раз окончательно.
Лечить он ее не станет. Он не спасатель.
К тому же, спасать того, кто о помощи не просит — не в его правилах.
— Я должен идти, — отпускает он ее руку.
Рита кивает, несколько раз кивает, но не оборачивается, не провожает его взглядом. Лишь когда он закрывает за собой дверь, маска с лица журналистки срывается и падает на пол, разбиваясь на сотни черепков.