Ноги сами собой принесли его к особняку, который все еще принадлежал ему. Он вспомнил о Марго. Интересно, как она справлялась без него?
Позвонил. Она открыла.
— Привет! — сказал он, улыбнувшись.
— Привет и тебе, Зимин, — ответила Марго с явным раздражением. — И где это тебя, прости за резкое слово, носило?
— Я был занят. Дела.
— Какие это дела? Ушел на работу и пропал. В фановую трубу тебя засосало, что ли? Ерунду какую-то говоришь, а я должна верить?
— Не все, что происходит с нами, приносит грусть.
— Это ты о чем?
— Так, к слову пришлось. Подумал, что люди склонны искать в любом событии повод для печали и тревоги. А это неправильно. Бывают, конечно, и беды, и провалы. Но не всегда.
— Нашел себе новую девицу?
— Да нет. Я же сказал, что был очень занят. А как только освободился, сразу к тебе. Соскучилась, значит?
— Мне тебя не хватало.
— А-а, понятно.
— Ты пропал так внезапно. Мне пришлось не сладко. Быть одинокой — гнусно.
— Я вернулся.
— Поговорим об этом позже.
— Почему?
— У нас гости.
Марго снова удалось удивить его. Гости? Это было что-то новенькое. Трудно было представить, что Марго удалось обнаружить в Усадьбе людей, которые согласились бы наведаться к ней в гости. Ему стало любопытно.
— Мужик? — спросил он.
— Ты его не знаешь, — ответила Марго.
Поднялись на второй этаж. Зимин был заинтригован. Любопытство — это был тот недостаток, от которого он бы не смог избавиться, даже если бы захотел. А он и не хотел, быть любопытным ему нравилось.
Без лишних разговоров Зимин стремительно ворвался в комнату, считавшуюся гостиной, и от неожиданности на мгновение потерял дар речи. За столом с важным видом сидел Клим. На нем был старинный фрак, что делало эту неожиданную встречу еще более фантастичной. Это был тот самый Клим, из-за пьяной выходки которого Зимин едва не лишился жизни.
Пришлось ему судорожно вспоминать, как Нау учил уничтожать у жителей Усадьбы нежелательную память. Достаточно было четко сформулировать, какое конкретно воспоминание должно быть удалено, а потом постараться сконцентрироваться. Все остальное должен был проделать ограничитель, вживленный в мочку его правого уха.
Но действительность оказалась еще забавнее, чем мог вообразить Зимин: Клим не помнил обстоятельств их последней встречи и без вмешательства ограничителя. Одно из двух: либо обитатели Усадьбы действительно не в состоянии вспомнить в деталях, что происходило с ними месяц назад, как это утверждали злые люди, либо стирание нежелательной памяти об антиобщественных происшествиях происходило автоматически, незаметно для гордых представителей элиты.
Это надо было обязательно выяснить, поскольку имело определяющее значение для работы, которую поручено было исполнять Зимину — сочинение для элиты сценариев новых жизней. В принципе, было понятно — прежде чем приступать к работе, надо разузнать, какого рода прихоти характерны для обитателей Усадьбы. Для избалованных людей, в полной мере реализующих свои желания, это был не праздный вопрос. Ответить на него без специального исследования было затруднительно. Проще всего было спросить у Нау, уж он-то должен был это знать. Однако Зимину хотелось выяснить все самому. И начинать надо было с допроса Клима.
Он попытался придумать, как завязать разговор, и только тут заметил, что его предполагаемый собеседник выглядит на удивление необычно. Его одежда, пожалуй, смотрелась бы привычнее в середине XIX века на лондонском денди: коричневый фрак, узкие зеленые брюки в клетку, яркий жилет и белый шейный платок, на столе перед ним лежал высокий цилиндр. Это было тем более удивительно, что в ночном клубе в таком виде Клим никогда не появлялся.
— Привет, — сказал Зимин и улыбнулся.