— Как бы вы ни оказались здесь, я рад, что вы пришли, — сказал он.
Что-то застряло у меня в горле. — Я всего лишь автономная система. Вам не нужно радоваться моему появлению.
— Но вы все равно пришли. Я не знаю как, но вы здесь. Что вы делаете?
Я решил, что правда — это наименьшее, чего он заслуживает. — Кажется, что это Сооружение внедрило в вас свою нервную систему, проткнув ваш скафандр и тело. Мы думаем, что оно пыталось собрать информацию, узнать все, что может, о человечестве как о биологическом виде. Пока мы разговариваем, я разрываю эти связи. Надеюсь, это вредит машине больше, чем вам.
— Я чувствую легкое покалывание от холода, потом ничего. — Он помолчал. — Кажется, могу пошевелить пальцами. Пытаюсь открыть глаза, но это труднее.
— Они, наверное, были закрыты очень долгое время. Это будет нелегко, но попробуйте, если сможете.
— Мой скафандр все еще будет работать?
— Он должен работать. У нас есть данные о его состоянии, возможностях жизнеобеспечения и запасах энергии, и ничто не говорит о том, что он не сможет передвигаться самостоятельно.
— А остальные?
Я позволил себе улыбнуться, или, по крайней мере, создать иллюзию улыбки. Коронель Рамос возвращался к нам со своей естественной заботой об остальных участниках экспедиции.
— Сложно, — сказал я. — У вас все было по-другому. Та хирургическая процедура оказалась скрытым благом.
— Это не было похоже на благо.
Воспоминания нахлынули на меня. Экспериментальная система гибернации, которую «Деметра» использовала во время полета к Юпитеру, была далека от идеала. Одним из побочных эффектов, который серьезно недооценивался до запуска, был повышенный риск внутричерепного кровотечения.
— После операции у вас в черепе остался монитор, сетчатый нейропротез. Это была стандартная мера предосторожности, чтобы заранее предупредить меня о любых повторных эпизодах или послеоперационных осложнениях. Нейропротез помог, когда вы застряли в этой штуке. Он дал мне возможность проникнуть в высшие функции вашего мозга, что позволило мне поднять вас на более высокий уровень сознания без риска повреждения мозга или перегрузки ваших систем жизнеобеспечения.
Он несколько мгновений размышлял над моим объяснением. — Так вот почему мне снились эти странные сны?
— Да. Это моих рук дело. Я шептал вам в голову, чтобы вы были рядом, чтобы подготовились к тому моменту, когда нам понадобится работать вместе.
— Корабль — это сон из шепота.
— Так мне однажды сказал мой друг. — Я отступил назад и выключил резак. — Хорошо. Кажется, я устранил основные соединения. Как вы думаете, можете попробовать пошевелиться? Ваш скафандр должен распознавать и усиливать ваши движения, даже если ваши мышцы атрофировались.
— Давайте я попробую.
Поначалу ничего не происходило, но я был терпелив. Рамос долгое время не двигался, как и его скафандр. Оба были вялыми с самого начала. Я протянул руку, готовый поддержать его, если он споткнется, даже при слабой гравитации Европы.
— Вы можете это сделать, Лионель.
— Похоже, я должен. — Он напрягся, пытаясь восстановить контроль над своим телом. — А что с остальными? Их можно разбудить?
— Со временем, но вряд ли это будет такая простая процедура, как с вами. Но если мы сможем их освободить, это все, что нам нужно сделать. Им не обязательно бодрствовать. Их скафандры можно перенастроить так, чтобы они следовали за вашим, полностью повторяя ваши шаги.
— Они все пережили это испытание?
— Да, — ответил я с едва заметной дрожью в голосе. — Мы смогли отслеживать их биометрические функции, даже несмотря на то, что Сооружение высасывает из них жизнь.
Его скафандр дернулся. Рамос, должно быть, почувствовал ответную реакцию, потому что, кряхтя от напряжения и сосредоточенности, он заставил свою руку оторваться от ниши, волоча за собой оборванные нити отростков, как обрывок рукава.
— А людям с «Европы» тоже можно помочь, Сайлас? Может, они и соперники Топольского, но для меня они такие же глупые и храбрые, как и все мы.
— Мне жаль, но для них уже слишком поздно. Процесс зашел гораздо дальше: из них полностью высосали жизнь. Я просто рад, что мы добрались до вас вовремя.