— Да.
— Я не могу вспомнить, почему вы ушли. Кроме того, что я должен был помочь вам с чем-то важным.
— Это было.
— Я все сделал правильно, Сайлас?
— Вы сделали более чем правильно. Вы нашли решение.
— И оно было… правильным?
— Это было правильно. Это было… — Я замялся, подыскивая нужные слова. Тогда я вспомнил, что он мне сказал. — Это было прекрасно, Раймон. Несмотря на все уродство, в конце была красота. И вы это увидели. Вы увидели красоту раньше всех.
— Я все еще вижу это, — сказал он, радуясь, несмотря на то, что свет его разума начал угасать. — О, Сайлас, если бы вы только могли видеть это так же хорошо! Они запомнят меня за это, не так ли?
Я крепче сжал его пальцы. — Очень долго.
— Я рад, — ответил он.
— Я тоже рад, Раймон.
Я оставался с ним до конца, как поступил бы любой хороший врач. Я оставался с ним, пока все не закончилось, и биометрическая телеметрия подтвердила, что Раймон Дюпен погрузился в бесконечный золотой сон, который ожидает всех математиков.
Он отдохнул. Он был спокоен. Он будет спокоен навсегда, и я не позволил ему умереть в одиночестве.
Я был неплохим врачом.
После этого я понял, что мне нужно принять окончательное решение. Это касалось моих внутренних костей. Я мог бы вернуть скафандр на «Деметру» или просто отказаться от контроля над ним, оставив в покое Ленку Фрондель, составляющую молчаливую компанию странному молодому человеку, которого она никогда не встречала и имени которого, скорее всего, никогда не знала. Дюпен перестал беспокоиться об одиночестве, а Фрондель — о том, что мы сделаем с ее останками. И все же для меня было очень важно, чтобы я поступил правильно, по-доброму, по-человечески.
По правде говоря, это вообще не было решением.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Данные мне указания привели меня на извилистую дорогу над Плимутом, а за моей спиной было море. На полпути к месту назначения, потея под одеждой и тяжестью своих пожитков, я начал сожалеть о своей скупости и о том, что не воспользовался каретой. Но поскольку отныне я рассчитывал жить скромно, в роли простого деревенского врача, то решил, что лучше всего начать приспосабливаться к моим новым обстоятельствам как можно быстрее.
Солнце припекало сзади мою шею, и я обнаружил, что именно этот участок кожи еще не стал обветренным и жестким за время, проведенное в море. Пришлось стащить с головы шляпу и обмахнуть ею лицо. Я решил, что свернул не туда. Заблудился где-то в извилистых закоулках, ведущих от гавани, несмотря на простоту данных мне инструкций.
Но затем передо мной оказался коттедж, окруженный дубами, которые загораживали мне вид на него вплоть до того момента, когда я уже впал в величайшее отчаяние. Я улыбнулся своей глупости, удивляясь, как вообще мог сомневаться в том, что нахожусь на правильном пути. Коттедж предстал передо мной, раскрываясь, как картинка в детской книжке, и с каждым неуверенным шагом я задавался вопросом, не окажется ли что-то в нем не совсем идеальным, не соответствующим моим потребностям. Мне сказали, что он должен быть подходящим и находиться не слишком далеко от домов моих будущих пациентов, что он был добротно построен и в хорошем состоянии, и из него открывался самый удовлетворительный вид на Ла-Манш, но, будучи по натуре скептиком, я предположил, что в одном или нескольких отношениях он не соответствовал бы моим желаниям или проявлял бы себя с неожиданной стороны, которая противоречила бы им. Когда я приблизился к выкрашенному в белый цвет забору и калитке перед коттеджем, стены которого заросли — но не слишком сильно — жимолостью и плющом, то не увидел ни одной детали или общей черты, которые не пришлись бы мне по душе сразу и безоговорочно, и ни одной вещи, которая противоречила бы моим благоприятным планам на его будущее.
— Я могу обустроить здесь свой дом, — сказал я, улыбаясь сквозь слезы. — Это все, чего я хотел. Как тебе повезло, Коуд, что ты на это наткнулся!
Но чувство вины омрачило мой восторг, потому что мое счастье было достигнуто за счет плохих обстоятельств для другого человека. Хотя я еще ни разу не заходил в этот коттедж, но был инстинктивно уверен, что внутри он будет таким же очаровательным, как и снаружи, и что я не найду недостатков ни в одной его части. Никто не смог бы жить в таком очаровательном доме, так величественно расположенном над таким прекрасным городом, как Плимут, и согласиться продать его, если бы его не вынудили к этому стесненные или трагические обстоятельства. Мое счастье — и все же это было счастье — было приобретено за счет чужого горя, и, словно в знак сочувствия к моим чувствам, солнце скрылось за редкими облаками на небе, обдав мое настроение прохладой.