— Он задыхается, Мергатройд!
Мергатройд посмотрел на меня, широко раскрыв глаза. Я увидел в них не совсем ужас, потому что не думаю, что такие люди, как Генри Мергатройд, позволяли себе испытывать подобные эмоции, но отчаянного родственника ужаса, дикую, дестабилизирующую неуверенность.
— Вы же вылечили его!
— Я сделал все, что мог. Он был все еще слаб и должен был оставаться внизу. — Я засунул пальцы Рамосу в рот, пытаясь прочистить непроходимость в его горле. Это было все равно что пытаться отнять кусочек у рычащей бешеной собаки.
— Спасите его, — приказал мастер Топольский, глядя на меня сверху вниз. — Спасите этого грубияна, Коуд, или, клянусь, я уничтожу вас!
Мергатройд встал в легкой, неторопливой манере и ударил Топольского кулаком так, что тот мгновенно потерял сознание. Быстрота этого перехода была поистине медицинской красотой, достойной упоминания в учебниках. Мастер упал тяжело и бесшумно, как мешок с зерном.
— Теперь мне придется заняться сломанной челюстью, — сказал я, когда Рамос впился зубами в мою плоть, и наша кровь смешалась у него во рту.
— Возможно, это вас обеспокоит меньше всего, — сказал Мергатройд, потирая костяшки пальцев.
Я проследил за его взглядом вдоль оживленной палубы, туда, где за кормой с каждой секундой приближалась каменная завеса. Люди с шестами спешили вперед. Я наблюдал за ними, словно во сне, удивляясь, почему они так беспокоятся. Было очевидно, что ни у одной из их попыток не было ни малейшего шанса на успех. Корабль был слишком тяжелым, а скала надвигалась слишком быстро. Одной паре мужчин удалось вытянуть шест за пределы бушприта, но как только он коснулся движущейся поверхности скалы, шест резко отвело в сторону, в результате чего оба мужчины получили травмы. Один человек мгновенно обмяк и замер на палубе, а другой попытался подняться на ноги, но не смог, потому что у него где-то была повреждена нога. Остальные мужчины с шестами теперь проявляли меньше энтузиазма, видя, насколько они не в состоянии справиться со стоящей перед ними задачей.
Рамос в последний раз сильно вздрогнул и замер. Я разжал свои разбитые и окровавленные пальцы и попытался нащупать пульс.
— Он мертв, Мергатройд. Я не смог спасти беднягу.
— Тогда спаси другого, если сможешь!
Потирая поврежденные пальцы — если они не были сломаны или вывихнуты, то это было чудо, — я покинул коронеля и, пошатываясь, побрел по палубе, опираясь на отвратительно кренящийся борт корабля. Был ли корабль в опасности в целом? Я не знал. Неприятности могут означать несколько вещей: от вероятности неминуемого разрушения до неудобств, связанных с задержками и ремонтом, которые дорого обходятся бюджету. Но даже если бы мы все чуть не утонули, я не смог бы пренебречь своим профессиональным долгом перед этими людьми.
Не думаю, что я успел преодолеть и половины расстояния до них, когда бушприт наткнулся на скалу и вонзился в ее неровную поверхность, как нож между ребер. Я мог бы ожидать легкого отлома, но недооценил степень, с которой он является неотъемлемой частью основной конструкции корабля. Основная часть бушприта устояла, и судно подверглось сильнейшему крену, сопровождавшемуся ужасающим треском дерева: стон агонии исходил из самого чрева судна. Палуба накренилась, как самая крутая улица в Девоне. «Деметра» превратилась в игрушку, зажатую между утесом и приливными водоворотами. Из-за крена мачты, которая теперь была наклонена под значительным углом к вертикали, люди с криками и взмахами полетели вниз. В зависимости от высоты, с которой они падали, они либо ударялись о палубу, либо о планшир, либо падали в бушующие воды, не слишком далеко от скал. Тем, кто попал в воду, не было спасения, но я все равно чувствовал непреодолимое желание оказать помощь раненым людям на палубе. И все же, когда я наблюдал за зрелищем увечий и боли, разыгравшимся на «Деметре», словно на каком-то ужасном карнавале, меня охватил паралич действий. Я знал, что мое присутствие бесполезно: возможно, я мог бы оказать помощь одному или двум из них, но мои усилия не привели бы ни к чему, кроме как к продлению их мучений. И кого из павших я мог бы удостоить прикосновением хирурга, когда все было почти потеряно? Конечно, нам всем пришел конец.
Корабль метался между скалами и приливом, и, наконец, что-то подломилось на носу. Дерево треснуло, бушприт развалился на части, один конец все еще торчал из скалы. У меня появилась надежда: несмотря на наши повреждения, корабль, по крайней мере, смог освободиться. Если бы прилив сейчас смог вынести судно в лагуну, даже без руля и с поврежденной носовой частью, судно, вероятно, можно было бы отремонтировать, как только мы были бы защищены от ветра и льда.