— Он мой пациент, казацкий ублюдок, — сказал я.
— И он мой сотрудник, — сказал Топольский. — Как и вы, Коуд. — Он свирепо посмотрел на меня, взял свой пузырек, затем опустил взгляд на что-то на палубе. Это была бумажная конструкция Дюпена, выпавшая у него из рук, когда он начал чихать. Какая-то особенность удара привела к тому, что бумажные петли отреагировали совершенно особым образом, заставив предмет переходить из одного влажного состояния в другое. Теперь он приобрел довольно странную форму, меньше походя на сферу или фонарь и больше напоминая нечто среднее между морским винтом (вроде того, что приводил в движение «Деметру») и изогнутым осьминогом с короткими конечностями.
Или, возможно, пауком с толстыми конечностями.
Топольский наступил ногой на предмет, превратив его в месиво из папье-маше с синими пятнами.
— Казацкий ублюдок или нет, — тихо сказал он, — но экспедиция по-прежнему принадлежит мне.
Дюпен все еще зажимал нос и чихал, из его покрасневших глаз текли слезы.
«Деметра» продолжала огибать мыс.
Шли минуты, но человеческие голоса почти не нарушали приглушенного пыхтения судового двигателя под палубой. Все взгляды были прикованы к уходящей вдаль береговой линии. Пляжа как такового не было, только серая полоса битого, испещренного льдинками камня между водой и началом склона холма. Мы ведь уже достаточно далеко обогнули мыс, чтобы что-нибудь увидеть?
И затем совершенно неожиданно это произошло. Не было никакого предупреждения: ни намека на посторонние работы или нарушение почвы. Из-за самой низкой части мыса показалась крутая, вздымающаяся ввысь серая стена такой идеальной гладкости и правильности, что я сразу же отогнал все мысли о том, что вижу какой-то природный объект.
Возникла еще одна стена, расположенная под углом к первой, а затем и третья. Постепенно я понял, что мы видим ряд расположенных на извилистых дорожках выступающих бастионов разной высоты и ширины, похожих на свернутые щупальца толстого мускулистого осьминога. С нашей высоты было практически невозможно составить целостное представление о том, как эти элементы были расположены и взаимосвязаны. Их было много, некоторые заканчивались башенками, другие, казалось, изгибались, возвращаясь к основной массе камня. Однако меня поразило странное впечатление: если бы упорядоченное, прямолинейное, геометрически осмысленное укрепление было нанесено на какой-нибудь материал, такой как густой, пенистый кофе, а затем жидкость перемешалась, растягивая и деформируя это укрепление вдоль осей вращения, то получившаяся форма могла бы отчасти напоминать зрелище, которое мы видели перед собой.
По мере продвижения мы видели все больше и больше частей объекта, расширяя обзор как по вертикали, так и по горизонтали. Стены поднимались все выше и выше, напоминая террасы, вырубленные в отвесном склоне холма. У меня не было надежного ощущения расстояния, и ничто другое в этой сцене не давало мне возможности оценить высоту стены. Ни человек, ни дерево, ни дом, какими бы несовершенными ни были эти критерии. Но моя интуиция, от которой мурашки пробегали по коже, была уверена в одном.
Внутренние стены были слишком высокими.
— Дюпен, пожалуйста, прикиньте высоту, — попросил Топольский.
Дюпен, у которого все еще слезились глаза и который, как мне показалось, был на волосок от того, чтобы снова упасть в обморок, вернулся к своей роли картографа и геодезиста. Вместо бинокулярного телескопа он теперь использовал еще более сложное устройство, собранное из гравированных секторов, тонких балансиров и линз, похожих на драгоценные камни.
— Семьсот пятьдесят, — сообщил он.
Но это был не вердикт о высоте внутренних стен, а всего лишь промежуточный отчет.
— Восемьсот, — добавил он.
Затем:
— Восемьсот пятьдесят.
— У нас есть верхний предел! — взволнованно сказал Топольский.
Череда стен наконец перестала подниматься. Теперь мы рассматривали горизонтальные зубцы, расположенные на вершине стен. Они поднимались и опускались причудливыми, извилистыми волнами, словно пилообразные рептилии, растянувшиеся на холмистой местности.
— Восемьсот восемьдесят футов, — доложил Дюпен.
У меня закружилась голова при мысли о каменщиках, которые трудились, чтобы поднять в воздух эти огромные стены. Я мог, на пределе своего зрения, различать колеблющиеся ряды правильных блоков, сотни и сотни штук. Они должны были бы напомнить мне о кирпичной кладке, но вместо этого напомнили о чешуе. Возможно, это было из-за движения воздуха над холодной водой лагуны, но стены, казалось, вдыхали и выдыхали, когда мой взгляд скользил по ним.