— Что, доктор? — Но беспокойство Мортлока сменилось пониманием. — Все в порядке, правда. Мы близки к этому, но еще не достигли цели. Я думаю, вы просто еще не оправились от воздействия кассет, как человек, который не может избавиться от дурного сна.
— Должно быть, так оно и есть, — согласился я, с нетерпением ожидая такого объяснения. — Мне, правда, снились плохие сны, но даже самые худшие из них не могут сравниться с этим. — Я вцепился рукой в спинку кушетки. — Все это казалось таким же реальным и непосредственным, как это, Мортлок. Последний был хуже всего! Там был еще один космический корабль, гораздо более примитивный, чем «Деметра», как будто из прошлого или позапрошлого века. Хрупкая штуковина, работающая на примитивной атомной энергии! Мы пересекли космос и долетели до Юпитера, а затем проложили себе путь сквозь льды Европы в подземный океан… — Я содрогнулся так, что у меня закружилась голова. — Должно быть, я кажусь вам совершенно ненормальным.
— Никто не может винить вас за то, что вы расстроились из-за того, что было записано на этих лентах, доктор, — успокаивающе сказал Мортлок. — Но важно то, что все это было не на самом деле. Реально то, что здесь и сейчас. Что бы ни пыталось заставить вас почувствовать эти записи, сейчас вам не нужно сталкиваться с чем-либо подобным.
— Спасибо. — Затем, сделав ставку на то, что мое доверие к нему было оправданным, добавил: — Мортлок. Теперь со мной все в порядке, вы понимаете? Я понимаю, что произошло, и уже чувствую некоторую дистанцию от тех ложных переживаний. Вам не нужно придавать слишком большого значения моему замешательству, когда будете отчитываться перед остальными. Я бы не хотел, чтобы они потеряли уверенность в моих способностях.
— Теряем к вам доверие, доктор Коуд? На это нет ни малейшего шанса. Нам повезло, что вы были назначены к нам, и мы по-прежнему счастливы. Каждый человек на этом корабле знает, что вы лучший специалист в межпланетной службе. — Его тон стал мягко-настойчивым, как будто он был врачом, а я — невольным пациентом. — Теперь вам нужно столько времени, сколько потребуется, чтобы прийти в себя. Мы позаботимся о том, чтобы вы не пропустили ничего интересного.
— И я бы не хотел, — ответил я, отбрасывая свои дурные предчувствия. Но что-то все равно не давало мне покоя. — Мортлок?
— Доктор?
— Вы упомянули людей на этом корабле. Я полагаю, это не касалось Ады?
— Ада, сэр?
— Ада Косайл.
Он посмотрел на меня с легким беспокойством. — На «Деметре» нет никого по имени Ада Косайл, доктор Коуд. Думаю, я бы запомнил, если бы среди нас была женщина!
Я ничего не сказал.
По пути на мостик я зашел в свою каюту, нуждаясь в промежуточной разгрузке, прежде чем снова окунуться в суету корабля. Закрыв за собой дверь, я уселся за консоль каюты, тщательно осматривая каждый дюйм окружающей обстановки, чтобы убедиться в этом. Стены из дюраллоевого сплава, их простота подчеркивалась слаженными акцентами цветного освещения. Дополнительная дверь, которая открывала прямой доступ в примыкающий к моей каюте медицинский отсек. Бронированное стекло иллюминатора, за которым виднелась чернота космоса, усеянная звездами. Это было настоящее пространство, глубокое, темное и пустое, как пара глазниц, а не какой-то черный океан под покровом льда. Мой взгляд скользнул к кучке личных вещей, разбросанных по каюте. Модель трехмачтовой шхуны в бутылке, желтое перо, сохраненное в куске смолы, трехмерное изображение увитого виноградом коттеджа высоко на холме, за которым мерцает море. Богато украшенная коробочка со старинной трепанационной скобой французского производства — подарок по случаю моего окончания медицинской школы межпланетной службы. Это послужило полезным напоминанием об ужасах, присущих искусству врачевания до нашего нынешнего просвещенного века.
Я выдохнул. Все это было на самом деле. Жизни, которые я прожил под руководством преподавателя по пластической хирургии, были эрзацами, какими бы осязаемыми они ни казались в то время, поскольку пленки отпечатывали свои узоры на податливой глине моего неокортекса. Я был Сайласом Коудом: уважаемым, заслуживающим доверия, нужным. Не было необходимости сомневаться ни в одном аспекте моей натуры.