Я пробормотал: — Молнии бывают всегда.
— Да, это хорошо! Это важно. Всегда есть молния. Чуть позже ты поймешь, почему, но сейчас это было бы забеганием вперед. Главное — это ты. Мы ничего не добьемся, пока ты, наконец, не поймешь, кто ты есть на самом деле.
— Я Сайлас Коуд, — сказал я ошеломленно. — Доктор Сайлас Коуд.
— Ты — код, Сайлас. Компьютерный код. Точнее, код, написанный на языке программирования САЙЛАС. Между нами, это язык, на котором задаются вопросы автономным системам. Вот откуда твои имя и фамилия.
— Нет.
— Ты тот, кто ты есть, и больше нет смысла с этим бороться. Ты — эксперт в области медицины. Ты — очень продвинутый набор адаптивных программных процедур, работающих на компьютерном ядре «Деметры». Ты не врач. Ты даже не человек. Вот почему тебя нет в списках миссии. Потому что тебя нет в живых. Черт, да ты никогда и не был живым. Ты просто уникальное программное обеспечение с неполадками. По общему признанию, это действительно серьезный сбой, но от него все равно нужно избавляться.
— Я человек.
— Ты — программа, которая очень сильно хочет стать личностью, Сайлас. Так сильно, что забыла, что она не одна из них. Но сейчас этому придет конец, хорошо? У нас больше нет времени на все это дерьмо. Если ты действительно хочешь помогать людям, ты должен перестать обманывать себя насчет того, кто ты есть. Ты как этот корабль, как эта чертова штука снаружи. Ты артефакт, машина.
— Нет!
— Сайлас, не вздумай снова на меня наезжать. У нас действительно нет…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Внутри разбившегося разведывательного корабля «Европа» Рамос передал мне бортовой журнал, открыв его дюраллоевую обложку на последней заполненной странице. Я уставился на запись, если это можно было так назвать. Это были каракули, по диагонали пересекавшие серебристый материал и так глубоко врезавшиеся в бумагу, что перо едва не проткнуло ее насквозь.
Там было написано:
УБИРАЙТЕСЬ, ЕСЛИ МОЖЕ_
От последней буквы отходила наклонная линия, образуя резкую косую черту, которая тянулась до самого края листа. Это было так, как если бы — я попытался отогнать эту мысль, потому что она была одновременно абсурдной и пугающей, — как если бы человека, оставившего это сообщение, вытащили с корабля, даже когда он пытался оставить предупреждение.
Я послал бортжурнал по кругу, предоставив другим составить собственное мнение. Никто не отнесся к этому легкомысленно. Даже Ада Косайл, которая всегда была с нами, нашла в себе силы не делать какое-нибудь горько-саркастическое замечание.
— Осмелимся ли мы выдвинуть гипотезу? — спросил я.
Топольский вздохнул в эфирном канале ближнего действия, который соединял наши скафандры. — Боюсь, что вы вот-вот это сделаете.
— Я думаю, что, возможно, уже слишком поздно обращать внимание на это сообщение. В любом случае, слишком поздно для вас, мастер Топольский.
— А для вас, Коуд?
— О, не беспокойтесь обо мне. Я уже мертв. На самом деле, начинаю сомневаться, был ли я вообще когда-нибудь жив.
— О чем вы там болтаете, парень?
— Это нереально, — сказал я, обводя рукой пространство вокруг себя. — Это ментальная конструкция. Это вымысел, наложенный на основу, — пробормотал я. — На основу реальности. Вы все существуете, но не таким образом. Есть корабль «Деметра». Но он совсем не похож на разведывательный корабль межпланетной службы. И «Европа» тоже не похожа на этот.
— Держите себя в руках, Коуд.
Я рассмеялся в ответ. — Тут нечего держать! Я создавал эту реальность и другие и населял их вами, потому что я могу и не могу смотреть в лицо реальности, в которой мы живем! Часть меня хочет этого, часть — нет! Так что я хожу вокруг да около правды, как шхуна пятого сорта, попавшая в водоворот… позволяя себе приблизиться, но не слишком, потому что, если я подойду слишком близко, мне придется смириться с фактом моей собственной натуры, и…
— О, пожалейте его, — сказала Косайл, беря меня под руку. — Сначала он здесь, потом его нет! Потом он снова вернулся! Это было для него ужасным мучением. И кто бы не счел это ужасной пыткой, зная то, что он знает? Бедняга оказался, пожалуй, перед наихудшей из возможных дилемм! Он хочет спасти как можно больше людей, потому что это его долг, его функция. Но он не сможет этого сделать, пока не признает себя таким, какой он есть на самом деле. Это уже сама по себе маленькая смерть!