Мы оказались в темном, похожем на пещеру пространстве, точную форму и протяженность которого могли определить только наши фонари Дэви. Каким бы несовершенным ни было лучшее впечатление, которое у меня сложилось, оно заключалось в том, что мы прорвались в некое подобие туннеля, уходящего от нас влево и вправо, но который также был забит машинами и приборами: огромными темными формами, похожими на луковицы и трубки, о функциях которых мы могли только догадываться. Извилистые предметы, похожие на трубки разного диаметра, простирались по туннелю, появляясь и исчезая из мрака в обоих направлениях. Они были скручены и переплетались друг с другом, как будто росли с какой-то паразитической энергией. Некоторые из них были не толще слоновьего хобота, в то время как другие были шириной со стволы деревьев. Даже в самом неряшливом виде это не несло на себе отпечаток человека-инженера.
— Меня тошнит от одного взгляда на них, — сказал Мортлок. — У меня такое чувство, будто я ползаю в чьих-то кишках!
— Возможно, это не так уж далеко от истины, — сказал Топольский, и теперь чистое любопытство взяло верх над его прежними опасениями. — Если этот предмет прибыл из какой-то доселе неизведанной части земного шара, настоящей Терры Инкогнита, то, по нашим подсчетам, он может быть довольно древним, но при этом вполне способным к самовосстановлению и питанию, если ему попадется сырье. Это действительно могут быть пищеварительные каналы какого-нибудь огромного желудка!
— Тогда будем надеяться, что он все еще работает над своим последним приемом пищи, — сказал я.
— Люди, — сказал Мортлок. — Те, с другого корабля, как вы думаете… — Он замолчал.
— Выкладывайте, приятель, — рявкнул Топольский.
— Я только хотел спросить, сэр, если это существо нуждается в питании, могли ли другие люди, включая того, кто оставил записку, могли ли другие люди быть… съедены?
Больше для того, чтобы успокоить Мортлока, чем из-за какой-либо уверенности в этом вопросе, я сказал: — Думаю, это маловероятно. Машина такого размера почти ничего не выиграет, переварив нескольких исследователей и их скафандры. Это было бы похоже на то, как голодающий ищет хлебные крошки. Продовольствия даже на всем корабле было бы недостаточно, вот почему обломки оставили как есть.
— М-м-м, — с сомнением протянул Мортлок. — Я знаю, вы хотели меня немного успокоить, док, но теперь, когда вы упомянули о переваривании, не уверен, что это поможет.
— Возможно, нам есть о чем беспокоиться, — сказал я с наигранной прямотой. — Но я не думаю, что быть съеденным — или переваренным — входит в их число.
Мортлок не успокоился.
— Тогда зачем ему понадобились люди, которых он затащил внутрь?
— Боюсь, это совсем другой вопрос. Возможно, когда мы их найдем, то узнаем сами.
Мы продвигались влево, пригибаясь под мощными трубами и наростами, протискиваясь сквозь сужения, карабкаясь по огромным корням и извивам, похожим на питонов, — казалось, мы все глубже погружаемся в какие-то темнеющие джунгли, состоящие скорее из металла, чем из растительной и животной материи. Было невозможно избежать контакта с какой-либо частью машины, не говоря уже о том, что мы наступали на нее. Невозможно также игнорировать постоянное присутствие какого-то отдаленного жужжания, слабого, но устойчивого отзвука, который проникает в наши скафандры так же незаметно, как любая песня сирены.
— Оно живет, — сказал Топольский.
— Они все живы, — пробормотал Рамос. После этих слов он покачал головой в шлеме, как будто они исходили от какой-то его части, которую он не совсем понимал, но которая несла в себе истину, которую он не мог отрицать.
— Травма, — объявил я вслух самому себе. — Травма, которую я лечил… единственная серьезная травма за всю экспедицию! Я что-то сделал… или что-то изменил… что-то изменил в Рамосе!
— Перестаньте ерничать, доктор, — сказал Топольский.
— Рамос помнит, — ответил я. — Вы — нет. Но это потому, что вам никогда не требовалось мое срочное вмешательство. Но Рамос помнил. Сотрясение мозга! Или это было кровоизлияние в мозг? Я проник! Радикальная нейрохирургия с применением нейропротеза для наблюдения за послеоперационными осложнениями!
— Куда, скажите на милость, проникли?
— В череп! — сказал я. — Я сделал ему трепанацию к северу от Бергена! Или это было к югу от Монтевидео? Его ударила по голове часть талей, упавшая с такелажа!
Рамос дотронулся рукой в перчатке до своего шлема. — Конечно. Вы использовали пластическую хирургию для проведения невероятно сложной черепно-мозговой операции!