— А что, если это не получится? Я просто буду бродить вокруг, пока скафандр не сломается, и составлю Ленке компанию на всю оставшуюся вечность?
— Скафандр будет работать столько, сколько тебе нужно. Если орбитальный аппарат покинет Европу, то не будет иметь значения, что здесь произойдет.
— Тогда давай надеяться, что Ленка просто заблудилась и не оказалась полностью отрезанной от своих друзей. Знаешь ли ты о ней что-нибудь, кроме ее имени и профессии? Была ли ее жизнь хорошей до того, как она попала в «Европу»? Любили ли ее? Любила ли она в ответ? Был ли кто-нибудь, кто разговаривал с ней, пока она умирала медленной, одинокой смертью в этом чужом месте?
— У меня нет ответов на эти вопросы, Сайлас. Но я точно знаю одно: если кто-нибудь не выберется из Европы, некому будет выступить в защиту этих несчастных душ. Так что, если ты хочешь сделать хоть что-то доброе для Ленки Фрондель, продолжай в том же духе.
— Это тупик.
— Тогда мы разворачиваемся и исследуем боковые проходы, даже те, которые, как нам кажется, ведут не в том направлении. Возможно, самый прямой путь к Рамосу и остальным не тот, который кажется интуитивно вероятным.
— Не могла бы ты показать мне карту?
— Конечно. Я думаю, у меня есть необходимые разрешения. Не возражаешь, если я покопаюсь у тебя в голове и изменю несколько настроек?
— Не думаю, что раньше тебя это останавливало.
Карта Косайл проплыла передо мной, словно светящийся маячок, попавший в поле моего зрения. Она была разветвленной, гораздо более сложной и обширной, чем я ожидал. В одних плоскостях она была неровной и расплывчатой, в других — плавно изгибающейся, как будто мои блуждания постоянно наталкивались на естественный предел физической границы, возможно, на самую внешнюю оболочку объекта, за пределы которой туннели не выходили. Я был похож на личинку, заключенную в яблочную ириску, неспособную пробиться сквозь твердую броню из сахарного расплава. Но эта ограничивающая поверхность была не просто кривой. Она была изогнута, как у Мебиуса, и даже тогда я понимал, что мы видим только малую часть объекта.
— Где я? Я имею в виду, мы?
— Здесь, насколько нам известно. — В одном из туннелей появилась красная искра, удаляющаяся от тупика. — Рамос и остальные находятся здесь, я думаю, примерно в двухстах шестидесяти метрах от нашего предполагаемого местоположения. — Голубое пятно появилось далеко от самой дальней части туннелей, по-видимому, в той части объема, которая находится за пределами этой пограничной поверхности.
— Значит, мы не можем добраться до них! Разве не очевидно, что нас все время поворачивает назад?
— Это не так просто. Геометрия границы сложна. Это не простейшая внешняя сторона сферы или любой другой знакомой трехмерной формы. Если бы мы могли понять ее, смоделировать математически, у нас было бы больше шансов проложить свой путь через лабиринт. Но все, что нам нужно, — это наша карта и те результаты, которые мы наблюдали, когда «Деметра» приближалась к Сооружению. Они были неполными: значительная часть объекта была настолько глубоко погребена подо льдом, что мы не могли нанести его на карту с какой-либо достоверностью. Это проблема топологического анализа, Сайлас: головоломка, для решения которой у нас нет даже полного набора исходных параметров.
— Если бы только мы взяли с собой математического гения, — сказал я с усмешкой.
— Мы взяли.
— Я знаю. Раймон Дюпен мог бы решить эту проблему во сне. Но сейчас он нам бесполезен, не так ли?
— А может ли он быть нам полезен?
— Это риторический вопрос, не так ли? Дюпен застрял где-то внутри этой штуки в искусственной коме. Поздновато прибегать к его опыту.
— Что, если я скажу тебе, что еще не слишком поздно?
— Я бы попросил тебя объяснить. Рамос — единственный, у кого есть нейронная сеть. Вот если бы он был специалистом по высшей математике, а не бывшим консультантом по безопасности в спецназе…
— Всегда был способ связаться с Дюпеном, — осторожно ответила Косайл. — Я упомянула об этом, когда ты впервые узнал о нашем реальном положении. Я сказала, что у нас есть средства довести любого из них до уровня сознания, отправив команды на их скафандры. Я не могу заставить скафандры двигаться, но могу контролировать степень осознанности, в которой они держат своих подопечных, повышая уровень жизнеобеспечения.