– Прости, – сказала я.
Он отмахнулся и ничего не ответил.
– Правда, прости. – Я хотела объяснить ему, что нынешняя ночь ничего не меняла, а я была с Горясером еще раньше. – Мы уже давно…
– Я понял, – как-то обреченно сказал Журка, а потом отвел глаза в сторону и добавил: – Но он тебя не любит. Никто тебя не любит… так, как я…
– Это ничего. – Я погладила его щеку. Ладонь не болела, и кожа на ней была ровной и гладкой. – Ничего. Все забудется…
Мне хотелось в это верить. Пусть все забудется. Не было никакого Горясера, никакого Лютича…
Сзади пугливо всхрапнуло животное. Лошадь?! Забыв о Журке, я подскочила и обернулась.
Горясер не уехал. Он стоял спиной ко мне и укладывал на спину своей кобылки наши с Журкой мешки.
– Ты… Ты почему?
Он даже не повернул головы.
– Ты опять заплатила очень хорошую цену, – глухо сказал он. – Я помогу тебе попасть в услужение к княжне… Поднимайся. Мы едем в Киев.
32
Горясер сдержал обещание. Он довез меня до Киева и пристроил в услужение к княжне. Правда, я не встретилась с самой Предславой – ее денно и нощно охраняли люди Святополка, – однако в девичьей для меня нашелся угол. Девок на Предславовом дворе оказалось больше двух десятков. Кто из Новгорода, кто из Киева, а кто и вовсе из дальних земель. Девки маялись от скуки, заводили шашни с дружинными людьми, а вечерами собирались в девичьей и вели нескончаемые разговоры про привезенные купцами ткани, про дрязги в Святополковых палатах, про богатство и красоту киевских парней и близящиеся праздники весны. Девичья клеть напоминала мне курятник. Куда охотней я бродила бы по дорогам с Журкой или случайными попутчиками, но едва мы вступили на Предславов двор, как воришка исчез, а я очутилась среди глупых, вечно квохчущих девок. Должно быть, Журка не простил мне той ночи и ушел к киевским родичам. Когда-то он рассказывал о них.
Горясера тоже нигде не было видно. Иногда я встречала на дворе молчаливых, похожих на воронов наемников из его ватаги, но он сам не показывался. Девки шушукались, будто Святополк отослал Горясера в Венежский удел, где лютовали беглые рабы.
– Там-то ему, волколаку, самое место. Кровушки попить, – косясь на меня, шептались соседки. Они знали, кто привез меня в Киев.
А через пять дней после того, как я очутилась в Предславовом тереме, в Киев вошли поляки.
Весь княжеский двор высыпал встречать гостей. Солнышко расщедрилось и грело почти по-летнему. Сугробы во дворе стаяли, и под крыльцом княжьего терема блестели большие грязные лужи. Святополк, в золоте и парче, застыл над ними, словно разряженный деревянный идол. Вокруг него толпились бояре. Среди их высоких шапок переливалась бисером кика Святополковой жены – полячки. Маленький епископ со странным именем Реинберн хитро щурил глазки из-за ее плеча. Длинная и тощая, как палка, полячка иногда оборачивалась к нему, бестолково выпучивала бесцветные рыбьи глаза и о чем-то спрашивала. В ответ щуплый епископ сжимался еще больше. Ниже Реинберна по всходу теснились уважаемые воины, блестели дорогие ножны резные рукояти. Под крыльцом мялись дружинники победнее, а вокруг них разноликой и шумной гурьбой скучился прочий дворовый люд.
Предслава тоже вышла на крыльцо своего терема. Одна, если не считать стражников за ее спиной. Она стояла над людской сутолокой и глядела на толпу так, будто была в Киеве не пленницей, а хозяйкой. Я поискала глазами Горясера. Его не было видно…
– Чего ищешь? – шутливо подпихнул меня сосед, румяный парень с яркими, будто малиновый сок, губами. – Давай подниму на плечо, сразу все увидишь!
Я улыбнулась. Такому дай волю, поднимет на плечо не одну девку, а семерых. А потом всех семерых уложит в постель. И пойдут детки – кровь с молоком…
– Ну как, согласна?
Я помотала головой. Он фыркнул и тут же склонился к уху другой девки. У той щеки заполыхали румянцем.
– Еду-у-ут!!! – Во двор влетел запыхавшийся дружинник из молодых и сдернул перед князем шапку: – Едут, светлый князь!
Толпа всколыхнулась и замерла. Воцарилась тишина. Ни шепотка, ни голоса… За воротами застучали копыта и послышалась чужая речь. Я вытянула шею, мельком увидев, как «кровь с молоком» подхватывает на плечо зардевшуюся девку.
Дружина Болеслава въехала в ворота, и огромный княжий двор сразу показался тесным и маленьким.
Вереща, как испуганная белка, полячка рванулась к отцу, но епископ ухватил ее за острые локти, зашептал что-то на ухо, и, хлопая покрасневшими глазами, княгиня замерла.
– Экая слезливая, – небрежно и довольно громко сказала Предслава. – Муж братьев убивает и не мается, а жена за двоих кается.
В толпе засмеялись. Стражники княжны переглянулись, но, не получив приказа от Святополка, остались стоять позади нее. Княжна победно улыбнулась, а я восхищенно причмокнула. Мне довелось слышать, как несколько лет назад Предслава отвергла польского короля. Девки судачили, что уж лучше бы согласилась тогда добром, чем нынче неволей. Они прочили княжне незавидную участь наложницы, но достаточно было взглянуть на нее, чтоб уразуметь: Предслава всегда останется княжьей дочерью.
– Рад приветствовать тебя, Болеслав Храбрый. – Святополк растянул в улыбке толстые губы и развернул руки ладонями вверх.
– К чему вежливые речи? Ты позвал, я пришел. А нынче мои люди устали, и им нужен отдых, – не слезая с коня, ответил поляк.
Он мне понравился. Плечи будто у кузнеца, в волосах ни единого седого волоса… Чего княжне не хватало?
– Угощение и дома для твоих людей готовы, – продолжал Святополк. – Но мне говорили, что твое войско больше…
Болеслав спрыгнул на землю. Услужливые дружинники тут же подхватили его лошадь под уздцы, а Святополк двинулся к гостю.
– Разве не ты сам посоветовал оставить часть моих людей в Вышегороде, Поленске и других мелких городищах близ Киева? – выгнул светлые брови поляк. – Это был дельный совет. Мое войско велико и требует многих забот. Куда разумнее разделить тяжелую ношу и погрузить ее на нескольких волов, чем взваливать на одного. Рад я и тому, что ты послал мне навстречу не воинов с оружием, а святого человека с открытым сердцем и разумными речами. Ты стал мудрым князем, Святополк.
Глаза Окаянного округлились.
– Мой совет? – угадала я по его шевельнувшимся губам. – Святой человек?
Из-за крупа Болеславовой лошади выдвинулась маленькая фигурка в черной длинной одежде:
– Я выполнил твое приказание, мой князь, и встретил твоего тестя. А также передал ему твои слова.
«Анастас!» – узнала я и попятилась.
– Ты?! – хрипло пробормотал Святополк. – Ты… Ты оказал мне большую услугу, настоятель. Я ее не забуду. Твой приход ждет.
– О-о-о, ты добр, мой князь! – Анастас сощурился. Уголки его губ дрогнули. – Твоя щедрость неслыханна, но я слишком стар для такого большого прихода. Божьей милостью я нашел себе замену, а милостью Болеслава Храброго нашел занятие поспокойнее…
Святополк кусал губы и ежился, а поляк одобрительно кивал.
– Этот мудрый человек будет моим духовником в Киеве, – сказал он.
Окаянный дернулся, будто жеребец под кнутом. Его руки затряслись, а лицо свело судорогой.
– Прости, князь, – поклонился ему Анастас и скрылся за крупом Болеславовой лошади.
По толпе полетели шепотки. Кто-то слышал слова настоятеля, кто-то нет, но как изменилось лицо князя – заметили все.
– Трус и предатель, – отчетливо произнесла Предслава. Я обернулась. Княжна шагнула вперед и кивнула поляку: – Ты слеп, Болеслав. Игумен предал уже дважды, предаст и в третий раз.
Окаянный развернулся к сестре. Его глаза сверкали, а губы нервно подергивались.
– Заткнись! – рявкнул он.
Толпа зароптала. Обидеть сестру, да еще перед гостем?! Неслыханно и позорно для сына Владимира!
Болеслав прищурился:
– Не стоит ругать глупую и строптивую девку, князь.