— Слыхали.
— Пойдете?
— Непременно.
— Ведь это то самое, из-за чего мы тогда в канаве сидели.
— Ну, да же, вот я только-что Марусе рассказывал.
— С завтрашнего дня начинается.
Алексеевск — маленький городок, и там все отлично знают друг друга. Каждая новость мигом облетает весь город.
Забежит ли к кому на двор бешеная собака, поймают ли мальчишек, собравшихся ночью «потрусить» абрикосовые деревья, укусит ли кого тарантул — сразу все об этом узнают и долго обсуждают происшествие.
А что было, когда агроном Бельчук поставил у себя радио. Весь город перебывал у него, слушая харьковские концерты и речи.
В Алексеевске был и театр, скорее похожий на большой сарай, окруженный садом. В саду этом по вечерам играл оркестр музыки, а за столиками можно было пить чай и прохладительные напитки. Был кегельбан, из которого доносилось глухое громыханье катаемых шаров и сухой стук падающих кегель.
Спектакли устраивались редко, и обычно каждая пьеса шла всегда один раз. На второй спектакль уже ходить было некому.
Теперь на воротах сада красовалась громадная афиша:
Антрепренер правильно рассчитал, решив показать в Алексеевске эту фильму. Все билеты сразу были распроданы.
В восемь часов вечера объявлено было начало.
— Эх, кабы Митя был тут, — сказала Марья Петровна, — вот бы, небось, доволен был. Так он всему всегда радовался.
— Ну, вспомнила. Небось он там живет себе где-нибудь в Америке и в ус себе не дует.
— Хорошо, если жив... Ведь семь лет прошло с тех пор.
— Наверное жив.
— Кто его знает... тогда ведь что делалось-то...
— Ты ведь жива?
— Так я тебя повстречала...
Маруся вспомнила станцию, внезапно покинутую всеми.
Толпа оттеснила ее от поезда, на котором уехали ее дядя и брат. А тут же началась пальба... Какие-то бандиты налетели на хлебный склад. Началась перестрелка. Маруся побежала в станционный сад, что-то страшно толкнуло ее в плечо... а опомнилась она уже на телеге, медленно ехавшей по степи. Над степью сверкали звезды...
— Да, если бы я тебя тогда не подобрал, — сказал Носов — была бы тебе крышка... плечо все в крови... Тут самому надо было удирать... да я уж рискнул... и прямо к доктору Артемию Филипповичу. А на поверку-то вышло, рискнул не зря... И жену приобрел и дочку... Ну! готовы, что ли?
Они заперли дом и пошли на улицу.
— Ну, Полкан, смотри, сторожи... И ты, Мальчик, не подкачай.
Псы, высунув язык, с важностью проводили хозяев до калитки, а затем, вернувшись, разлеглись на крыльце.
Если бы важный директор «Геракла» увидал алексеевский кинематограф, он наверное изобразил бы на своем лице полное презрение.
Вместо обитых кожею кресел из красного дерева — скамейки, исписанные и изрезанные во время длинных антрактов соскучившимися зрителями. Вместо огромного стеклянного купола, — деревянные перекладины, перевитые иссохшими гирляндами. Вместо гладкого белоснежного экрана — сомнительной чистоты полотно. Вместо громадного негритянского оркестра — расстроенный рояль и надтреснутая скрипка.
Однако жители Алексеевска, никогда не имевшие чести и счастья побывать в «Геракле», были весьма довольны и с нетерпением ожидали начала сеанса. В особенности дети из себя выходили от любопытства.
Оля никогда еще не была в кинематографе. Она все никак не могла понять, где же будет происходить представление. Как же могут люди двигаться на этом полотне. Вот еще небылицы.
Наконец, в зале погасили свет, и аппарат затрещал.
Те зрители, которые бывали в Москве, радостно загудели.
— Кремль, Кремль! — кричали они.
— Оля, смотри, это Кремль, — говорила Маруся, — это — Москва-река. Жалко, что ты, Дмитрий, никогда в Москве не был.
— Не пришлось. Эх, красиво!
А потом начались знакомые картины.
Рояль и скрипка надрывались во-всю, отмахивая галопы и марш, а лихая конница мчалась по степи.
— Бачь, бачь, Терентьев Хутор... Вон Дарья белье развешивает...
— Ха-ха-ха... да это Перезвон за автомобилем помчался...
Но когда вдруг появилась алексеевская базарная площадь, тут уже все не выдержали.
— Вон я, вон я, — раздавались голоса.
— Вон Маруся... Маруся... Маруся... Марья Петровна. Носов, гляди.
— Да я гляжу.
— Ух!
Базар исчез, и какие-то люди в мохнатых шапках медленно стали пробираться с ружьями наперевес.
Но публика никак не могла успокоиться.