Ночью сигналом служил огонь, а днем — дым. Этим способом пользовались лет шестьсот тому назад наши предки, оповещая о нашествии татарских орд. В двадцатом веке пришлось прибегать к этому старому способу.
Маруся все время вспоминала брата. В ее воображении он все еще оставался восьмилетним мальчуганом, хотя на самом деле ему должно было бы теперь исполниться пятнадцать лет. Впрочем Маруся была уверена, что он погиб.
Вернувшись из кино, Маруся уложила Олю, которая давно клевала носом, а сама подала ужин. За ужином они толковали о недавних страшных событиях.
Затащили к себе и Андрея Петровича.
— Н-да, — говорил он, поливая пельмени уксусом, — были передряги. Помните, как меня бандит этот Горелов допрашивал. Раздул головешку и в морду мне тычет, а сзади стена и податься некуда. Допытывал, где красные.
— А помните, как у нас в саду зарытый пулемет искали? Ведь чуть дом со злости не сожгли, а никакого пулемета и в помине не было.
— А как свинью у Поваленок белые ручной гранатой взорвали. Ведь вот подлость, из озорства просто.
— А сколько народу тогда погибло в дороге. Тогда нужно было по местам сидеть. У наших одних хуторян мальчишка вздумал в Кременчуг к деду пробраться. Ну, его по дороге и прикокошили. Мол, разнюхивает, что и как... Шпион.
Носов слегка подмигнул Андрею Петровичу. Некстати, мол, завел про это речь. И действительно, Маруся как-то грустно вдруг поникла головою.
— Ну, не все гибли, конечно, — стал изворачиваться Андрей Петрович, — бывали случаи, что и ничего... Раз на раз не приходится... Многие и выбрались. Слыхали, от Ивана Сурова письмо из Парижа было? С голоду помирает. Жить вовсе не на что и работы нет...
— Ну, что толковать, — сказал Носов, — мало ли горя на свете.
— Верно.
А в этот самый час в убогой мансарде сидел Митя и грыз сухую корку, глядя на расхаживающего по комнате художника.
Шум столицы доносился сюда, подобно рокоту моря.
— Митя, — Крикнул вдруг художник, — посмотри-ка под матрацом, нет ли там вязаного шарфа. Его можно продать ...
— Да ведь вы ж его отдали зеленщику в счет долга.
— Да... да... Гм.
Художник перестал ходить, сел на кровать и задумался.
— Ну, — сказал Андрей Петрович, — мне пора до дому, спокойной ночи.
Маруся и Дмитрий Иванович проводили его до калитки.
Небо было безоблачно, звезды сверкали, а из-за прямых тополей выходила медно-красная луна.
Над рекою пел стройный хор, а ему как аккомпанемент отвечал собачий лай со всех дворов Алексеевска.
— Счастливого пути!
— Покойной ночи!
Андрей Петрович пошел, и его тень скоро исчезла за изгородями.
— Надо спать, — сказал художник, — гениальные идеи приходят только во сне.
Митя не мог удержаться от улыбки. Уж очень забавен был этот милый художник.
Все-таки вдвоем было легче.
Они заснули.
VIII. ЛЮБЯЩИЙ БРАТ
Сообщение, напечатанное в «Парижском эхо», произвело большую сенсацию в Париже. Французские буржуа очень падки на подобные чувствительные и романтические истории. Интерес к фильме «Красный витязь» превзошел всякие ожидания. Люди ломились, чтобы посмотреть картину, и «Геракл» начал давать огромную прибыль.
В сцене базара теперь уже вся публика кричала: «Маруся», и оператор, крутивший рукоятку аппарата, пускал картину совсем медленно.
Секретарь русского полпредства сидел в своем кабинете и просматривал газеты.
— Товарищ Демьянов, к вам можно? — спросил заведующий канцелярией, заглядывая в дверь.
— Пожалуйста, товарищ Карцев.
— Не очень заняты?
— Занят, но могу уделить вам несколько минут.
— Понимаете, получил сегодня письмо от заведующего «Красным Знаменем». Мы ведь им послали вырезки об их фильме. Я им и историю с Марусей тоже описал и послал вырезку. Так, вообразите, они пишут, что это, может-быть, и в самом деле так. Что называется, факт, а не реклама.
— Быть не может.
— Да, вот, что они пишут: «наш съемщик Гурьев, производивший съемку в городке Алексеевске, познакомился там с какой-то Марьей Петровной, фамилию он забыл, которая рассказывала ему о своем брате, исчезнувшем в эти годы, но ехавшем в Париж со своим дядей... Ее он, между прочим, заснял на базаре и теперь сразу узнал по приложенной фотографии в газете». Видите, какая штука.