Митю уже все знали в полпредстве.
— А, Марусин брат пришел!
Такими словами встречали его в канцелярии.
Но однажды утром, когда он явился, все почему-то встретили его молча и как-то даже смущенно.
На этот раз он пришел не один, а вместе с художником. Закончив одну картину, тот пока собирался с силами для другой и отдыхал. Дома сидеть ему было и жарко и скучно.
— Есть для тебя новости, — сказал Карцев, но как-то странно.
У Мити даже дух захватило.
Секретарь сидел на своем обычном месте. При виде Мити он словно смутился и взял со стола письмо.
— Читай-ка, — сказал он, — только, чур, помни, что ты должен держать себя в руках.
Буквы так и скакали у Мити перед глазами.
Однако, он собрался с силами и прочел:
«Подобная фотографии Мария Петровна в Алексеевске имеется, это — гражданка Носова. И брат у нее есть Дмитрий. Это подтверждается неоднократными ее заявлениями. А впрочем, ответственности на себя не беру, ибо сама она в настоящий момент абсолютно при смерти.
Митя молча поглядел на секретаря. Сердце у него ходило ходуном.
— Что же, — сказал секретарь, — можешь, конечно, ехать... В конце концов, в Советском Союзе ты, пожалуй, скорее работу себе найдешь... И о здоровье твоей сестры мы телеграфный запрос послали... Ответа ждем с минуты на минуту. Деньги мы тебе на поездку дадим, заимообразно, ну а там....
В этот самый миг телеграфист принес целую пачку телеграмм. Каких-каких штемпелей тут не было! И Лондон, и Нью-Йорк, и Москва, и... Алексеевск.
Секретарь, слегка нахмурившись, взялся за телеграмму. Все бывшие в комнате затаили дыхание. Слышно было, как звенела муха, забившись в уголке окна.
Лицо Демьянова вдруг прояснилось.
— «Носова поправляется», — прочел он торжественно.
Митя вздрогнул, огляделся по сторонам и вдруг, не выдержав наплыва чувств, бросился обнимать художника.
Бедный Арман! Он ничего не понял из того, что говорилось, но теперь он отчетливо уяснил себе одно: Митя едет в Россию. И слезы навернулись у него на глазах. Жить одному в жалкой мансарде — грустная перспектива.
Через час оба выходили из полпредства.
Как ни радовался Митя, как он ни ликовал, а мысль расстаться с художником была и для него очень тягостна.
В дверях полпредства они столкнулись с Конусовым.
— А я-то вас ищу, — воскликнул тот, — ходил к вам, стучался — никого... У меня к вам есть серьезное дело, гражданин Арман.
Они вернулись в зал полпредства.
Художник, удивленный, смотрел на Николая Петровича. К нему, дело! Уже давно никому не было до него дела.
— Видите ли, — продолжал Конусов, — мне отпущены советским правительством деньги на покупку наиболее выдающихся произведений современной французской живописи. Я бы хотел спросить, не продадите ли вы мне те ваши две картины.
Художник молчал. Он видимо плохо соображал, в чем дело.
— Как продать?
— Ну, так, как обыкновенно продают.
— И вы заплатите мне за них деньги?
— Ну да же. Вот чудак! Сколько вы за них хотите?
Арман все молчал и бессмысленно хлопал глазами.
— Не знаю, — пробормотал он, наконец, — ничего не понимаю.
— Ну, хотите за одну пять тысяч, а за другую — три?
— Чего?
— Франков, конечно.
— Франков?!.
— За обе восемь тысяч, больше к сожалению...
Но Арман уже не слушал. Он вылетел на улицу, схватил за шиворот какого-то незнакомого толстого господина в цилиндре и, тряся его, орал во все горло:
— Слышишь, буржуа, за восемь тысяч франков купили большевики картины кисти Пьера Армана, те самые, которые ты забраковал по тупости и невежеству... Вот тебе!
И он поднес к носу удивленного и перепуганного прохожего неимоверной величины кулак.
ЭПИЛОГ
Маруся медленно поправлялась. Постепенно силы начали к ней возвращаться. Однажды доктор и Носов с таинственным видом вошли в палату, где лежала (вернее, сидела) Маруся. Палата была на трех человек, но в это время Маруся находилась в ней одна. Шла уборка хлеба, и хворать должно-быть было некогда.
— Вот что, — сказал Носов, ласково посмотрев на Марусю, — угадай, от кого тебе поклон?