Разумеется, до Сандвичевых островов шхуна не добралась. Капитан пожал плечами и уменьшил «желтомордым мартышкам» пайки. Бури на изломе года бушевали такие, что сильно отнесенный к северу «Фальконет» трижды репетировал свою гибель в волнах, прежде чем напороться на скалы в том месте, где – если верить картам старого мира – не было ничего, кроме океана на сотни миль на все тридцать два румба.
Еще несколько дней команда пыталась бороться. Пробоину в борту кое-как заделали, и «Фальконет» двинулся вдоль берега на северо-восток: капитан, против всякой очевидности, решил, что ощерившийся рифами скальный массив Земли Толля – не что иное, как неведомый участок побережья Орегона или Британской Колумбии, и, если хорошо поискать, можно выйти к гавани Ванкувера, Сиэтла или Астории. Лишь бы унялась проклятая буря…
Буря не унималась. А три дня спустя очередная приливная волна с размаху насадила шхуну на камни, переломив напополам. Команда и выжившие невесты-на-продажу оказались выброшены на незнакомый берег: без запасов провизии, истощившихся вконец еще до крушения, без средств к выживанию и безо всякого понятия о том, где находятся.
Некоторое время капитан еще продолжал утверждать, что «Фальконет» достиг родных берегов. Разувериться в этом ему не довелось.
– Эти проклятые птицы… – хрипел Рэндольф. Мушкетов понял его с трудом: старпом произносил «themdamnbirds» в одно слово. – Этипроклятыептицы…
За скалистой стеной, естественным барьером против наступающих волн, простиралась равнина, поросшая редким лесом вперемешку с участками непролазного кустарника. Нашедшие укрытие в пещерах матросы обрадовались было, ожидая, что смогут прокормиться в ожидании проплывающего мимо побережья корабля, но их постигло жестокое разочарование. Растительность оказалась незнакомой и пугающей, никаких плодов не приносила – чему не стоило удивляться, учитывая время года, – и таила в себе множество опасностей.
Самые крупные обитатели редколесья оказались относительно безобидными. Старпом называл их просто «чудовищами» и не мог внятно описать: у Мушкетова сложилось впечатление, что американцы столкнулись с какой-то разновидностью динозавров. Существа эти, достигавшие размеров слона, не переносили вида стоящего человека и набрасывались, пытаясь растоптать, но, стоило охотникам опуститься на корточки, теряли к ним всякий интерес и продолжали пастись. Однако за стадами чудовищ следовали хищники – те самые проклятые птицы.
Как выглядели они, геолог тоже не понял. При упоминании их старпом впадал в немой ужас. За помощью приходилось обращаться к звероватому филиппинцу, который оказался боцманом «Фальконета» и отзывался на фамилию Поертена, но тот владел английским скверно, да вдобавок отличался невероятным акцентом. Птицы, да – на этом сходились оба; но птицы, лишенные крыльев. Перья, зубы и смертоносные задние лапы. Поертена пошарил под рубахой, вытащил обвязанный шнурком кривой черный нож, и геолог не сразу понял, что это – отрубленный коготь хищника. Оружие, самой природой созданное, чтобы рвать и резать. Капитану Кайлу такой коготь вспорол живот за миг до того, как страшные челюсти перекусили шею, а потом тварь в суматохе убила еще троих матросов и сдохла, только когда в ее жилистое тело угодило восемь пуль. Последняя вошла чудовищу между глаз, и даже после этого лапы судорожно дергались еще с четверть часа и не застыли, даже когда остальная стая драла остывающую тушу мертвого собрата.
Были дни, когда «проклятые птицы» взяли маленький лагерь – часть матросов погибла при первом нападении хищников, азиатки пострадали меньше, но их погибло немало при крушении – в настоящую осаду, и если бы не естественные укрепления скальной стены, вряд ли бы кто-то из команды и пассажирок «Фальконета» остался в живых. Но крупным зверям, полагавшимся в охоте на стремительные прыжки и удары задними лапами, трудно было лазить по узким расселинам. Люди, как мыши, таились в норах, пробавляясь морской рыбой и тем немногим, что удавалось добыть на краю редколесья: мелкой дичью да немногими видами местных растений, которые оказались съедобными. От недоедания в лагере начались болезни. Глядя на жуткую рожу Поертены, геолог почти ожидал услышать не менее жуткий рассказ об убийствах и людоедстве, но до такого, кажется, не дошло.