4
Когда маркиз ушел, Сидни задумался о своем внезапном возвышении. Покидая Англию, он едва смел мечтать, что фортуна дозволит ему приблизиться к таким почестям после многих лет неустанного труда, а она подарила ему это все без каких-либо с его стороны усилий. Несомненно, думал он, некая сверхъестественная сила печется обо мне и направляет события к моему благу. Я не простого рода – так подсказывает мне сердце; к тому же неземной голос назвал меня сыном достославного. Но если случай или предначертанный ход Судьбы воссоединит меня с родителями (коли они еще живы), им не придется краснеть за наследника, будь они хоть величайшие из земных властителей.
Эти размышления прервал внезапный стук в дверь.
– Войдите, – сказал Сидни.
Дверь отворилась, впустив необычайно высокого и дородного джентльмена. Он подошел к Сидни и снисходительно осведомился:
– Так это вы – английский паренек, расквартированный в моей гостинице?
– Полагаю, сэр, я и впрямь тот, о ком вы говорите, – ответил Сидни, с любопытством изучая румяное лицо хозяина и его старомодный наряд, который составляли треуголка и древнего покроя мундир.
– Хм. Я пришел сказать, что обед на столе и я намерен осчастливить вас своим обществом.
Сидни вытаращил глаза, однако вежливо ответил, что весьма польщен.
– Да, молодой человек, так говорит ваш язык, а вот глаза выражают совсем иное. Впрочем, мне безразлично, угодно вам мое общество или нет. У себя в доме я делаю, что пожелаю. Идемте.
С этими словами джентльмен зашагал в столовую, а изумленный гость поплелся следом. За едою оба по большей части молчали: Храбрун деловито уничтожал жирного жареного гуся, а Сидни размышлял, что за дикие нравы в стране, где хозяин гостиницы может докучать постояльцам. Когда слуги удалились, поставив на стол вино, пожилой джентльмен начал выказывать все признаки, что имеет желание поговорить. После нескольких «гм» и «м-да» он нарушил тишину следующим вопросом:
– Значит, молодой человек, вы говорите, что приехали из Англии?
– Да, сэр, – был короткий ответ.
– Нечего так морщить свой маленький носик. Небось считаете, что обедать со мной – ниже вашего достоинства, э?
– Уверяю вас, сэр, я вообще об этом не думал.
– Ах, не думали! Сомневаюсь. Но, доложу я вам, любой дворянин в Стеклянном городе, не говоря уж об английском школяре, должен почитать за большую честь такое одолжение со стороны члена преславной «Дюжины».
– Так вы – тот самый Храбрун, который увенчал себя неувядаемыми лаврами, сражаясь в рядах отважных воителей?
– Верно, я тот самый отчаянный рубака, о котором вы говорите. Теперь я отложил саблю и воюю только с бутылками в погребе.
– Стали из героя трактирщиком? Какая перемена!
– Ну, в нашем непостоянном мире случаются перемены и покруче. К тому же я, еще будучи простым солдатом, мечтал о собственной уютной харчевенке. Я всегда был не дурак выпить. – Он приложился к стакану. – Мне ли горевать, что на старости лет у меня свой кабачок и нет отбоя от посетителей.
Сидни кивнул, и старый вояка продолжил:
– А теперь скажите, приятель, что привело вас в такую даль?
– Желание видеть мир.
– Само собой. И может быть, желание занять в нем местечко повыше. А? Угадал?
– Не отрицаю, сэр. Людям свойственно честолюбие, и тот, кто начисто его лишен, либо выше, либо ниже человека.
– Вы говорите, как оракул, а маркиз, как я вижу, уже прибрал вас к рукам, так что не сомневаюсь – вы далеко пойдете.
– Сэр, а этот маркиз Доуро – не сын ли его светлости герцога Веллингтона?
– Он самый.
– Насколько можно судить по внешности, ему от силы лет восемнадцать-девятнадцать?
– Девятнадцать, я думаю.
– И как человек в столь младых летах может обладать такой властью, какой он, судя по всему, пользуется?
– Слышу голос безбородого юнца! Разве тот, кто превосходит других талантами, не добивается наибольшего признания?
– Добивается, конечно, но таланты маркиза просто не имели времени достичь полного расцвета.
– Они и не достигли. Однако того, что видно уже сейчас, вполне довольно, чтобы все поняли: не рождался еще человек, в большей степени отмеченный печатью гения.
– Поразительно, что вдобавок к редкостному уму, а также всем преимуществам крупного состояния, высокого титула, манер и знатного рождения, Природа одарила его таким безупречным изяществом, такой правильностью и красотой черт. Вы не находите, что он в высшей степени хорош собой?
– Да, малый он хоть куда, посильнее и покрепче большей части вашего брата молодого дворянина, да и боксер изрядный. Но что это, я смотрю, вы не притронулись к своему бокалу? Надо промочить горло, иначе какой толк сидеть и болтать. Итак, за маркиза! До дна!
Сидни охотно присоединился к тосту, затем возобновил расспросы.
– А герцогиня, его матушка, жива?
– Умерла два года назад. И как же долго и горько скорбели о ней дети и муж, ибо свет еще не видывал королевы, супруги, матери и женщины лучше!
– У маркиза есть сестры?
– Нет, только один малолетний братец.
– Они схожи нравом и обликом?
– Ничуть. Лорд Чарлз – лживый, назойливый, отвратительный маленький уродец, которому нравится чернить всех благородных людей и водить дружбу со всеми низкими и подлыми.
– И впрямь удивительно, что братья столь различны. Однако я еще не спросил вас о нраве маркиза, добрый он или напротив?
– Хм. Трудно сказать. Думаю, серединка на половинку. С теми, кого любит, он ангел, а с теми, кого ненавидит – сущий Люцифер.
– Так я и полагал. По его темным глазам видно, что порою они способны метать молнии.
– Вы бы ничуть в этом не сомневались, случись вам, как мне, видеть его в приступе гнева, когда он хмурится и темнеет лицом – ни дать ни взять грозовая туча.
– Кажется, вы сказали, что у него нет сестер?
– Сказал.
– А что за молодая дама живет во дворце Ватерлоо?
– Вот уж не знаю. Меня молодые дамы нисколько не занимают. Наверное, это его жена.
– Жена?! Так он женат?
– Да.
После этого краткого ответа воцарилась долгая тишина. Храбрун раз или два пытался возобновить беседу, но Сидни утратил всякое желание разговаривать. Он совершенно пал духом, так что достойный хозяин, просидев полчаса в молчании, пожелал ему доброй ночи и удалился.
Сидни еще долго сидел, погруженный в глубокие раздумья, но наконец, когда башенные часы пробили одиннадцать, встал, прошептал сквозь зубы: «Ну и глупец же я!» – схватил свечу и ушел спать.
Во второй половине следующего дня он гулял под портиком, когда послышался стук подков и, не успел Сидни поднять голову, к зданию стремительно подкатила великолепная коляска, запряженная четверкой превосходных гнедых. Маркиз – а именно он правил экипажем – привстал, натягивая вожжи, и поклонился Сидни. Тот ответил довольно небрежно, поскольку его вниманием полностью завладела молодая дама, сидящая рядом с маркизом. Она была в лиловой шелковой пелерине и шляпе с белой вуалью. Впрочем, когда коляска остановилась, дама откинула с лица ткань, и Сидни узнал свою прекрасную посетительницу. Маркиз подозвал грума и уже собирался отдать ему бразды, когда дама удержала его, сказав:
– Артур, сделайте мне разок приятное, позвольте самой заехать во двор. Я прекрасно справлюсь с Гектором и другими конями.
– Позволить вам сломать себе шею к чертовой матери? Ну уж нет! – И маркиз мягко снял ее руку со своего локтя.
Однако его грозный ответ ничуть ее не испугал.
– Я не отпущу вас, пока вы не отдадите мне вожжи. Я умею править не хуже вас, так что к врагу вашу заносчивость и делайте, что я говорю!
– Вы когда-нибудь видели такое упрямство? – с улыбкой обратился к Сидни маркиз.
Юноша содрогался при одной лишь мысли, что столь хрупкое существо попытается совладать с четверкой горячих кровных коней, которых и сам маркиз, при всей своей силе и умении, удерживал не без труда.
– Я тоже опасаюсь, что отвага дамы превосходит ее способности, – ответил он, – и если бы она позволила мне выразить свое мнение, я бы посоветовал ей немедля отказаться от столь опасной затеи.