— Я, — ответил старик. — Ведь мы в Занзибаре взяли на борт Патрика О'Доногана?
— Патрика О'Доногана? — медленно проговорил матрос, как бы смутно припоминая это имя. — Ах да, конечно, это тот самый марсовый, который упал в море на траверсе Мадейры? Так точно, мистер Уорд, он поступил к нам в Занзибаре.
Доктор Швариенкрона попросил описать ему внешность Патрика О'Доногана и убедился, что описание полностью совпадало с известными ему приметами. Матросы показались ему людьми правдивыми и честными. Об этом говорили их открытые простодушные лица. Правда, единообразие их ответов могло бы навести на мысль о предварительном сговоре, но не вытекало ли оно естественным образом из самих же фактов? Так как матросы знали Патрика всего лишь один год или немного больше, они могли дать о нем довольно скудные сведения: указать его приметы и повторить рассказ о его трагической смерти.
«Альбатрос» был так хорошо оснащён, что при наличии нескольких пушек вполне мог бы сойти за военное судно. На яхте царила безукоризненная чистота. Экипаж выглядел очень бодро, все были в добротной одежде и казались прекрасно дисциплинированными, так как находились на своих местах, несмотря на то, что судно стояло у самой набережной.
Все это, вместе взятое, произвело на доктора благоприятное впечатление. Он заявил, что его вполне удовлетворяют полученные сведения и, с присущим ему гостеприимством, даже пригласил скрепя сердце к себе на обед Тюдора Броуна, который прохаживался взад и вперёд по юту[48], насвистывая только ему одному известный мотив. Но мистер Тюдор Броун не счёл возможным принять это приглашение и отклонил его в следующих «изысканных» выражениях:
— Нет, не могу, никогда не обедаю в городе!
Доктору ничего не оставалось, как только удалиться. Тюдор Броун даже не удостоил его на прощанье кивком головы.
Прежде всего доктор поспешил рассказать о своём приключении Бредежору, который выслушал его, не проронив ни слова, но про себя решил немедленно приступить к тщательному расследованию.
Когда Эрик вернулся в полдень из школы к обеду, Бредежор отправился вместе с ним на разведку, но столкнулся с непредвиденным затруднением. «Альбатрос» уже ушёл из Стокгольма, не сообщив ни пути следования, ни адреса владельца.
Единственным вещественным доказательством этого странного визита был документ о смерти Патрика О'Доногана, оставшийся у доктора.
Достоверен ли был этот документ? Вот в чём Бредежор позволил себе усомниться, несмотря на подтверждение английского консула в Стокгольме, выяснившего после соответствующего запроса подлинность печати и подписей на предъявленном свидетельстве о смерти.
Подозрительным показался адвокату ещё и тот факт, что, по наведённым справкам, никто не знал в Эдинбурге о существовании Тюдора Броуна.
Но мало-помалу сомнения рассеялись под воздействием неопровержимого доказательства: с той поры никаких других известий о матросе не поступало, и все объявления в газетах остались без отклика.
Итак, Патрик О'Доноган исчез навсегда, а вместе с ним исчезла и последняя надежда проникнуть в тайну происхождения Эрика. Он сам это прекрасно понимал и вынужден был признать бесцельность дальнейших поисков. Поэтому он безропотно согласился поступить с осени, по желанию доктора, на медицинский факультет Упсальского университета. Но только он хотел предварительно сдать экзамен на капитана дальнего плавания, и это намерение красноречиво свидетельствовало о том, что Эрик не отказался от своей заветной мечты — посвятить себя путешествиям и побывать во многих странах.
К тому же на сердце юноши лежали теперь и другие заботы, заботы настолько тягостные, что избавиться от них, как ему казалось, могла бы помочь только перемена обстановки. Доктор даже и не подозревал о желании Эрика в недалёком будущем покинуть под благовидным предлогом его дом. Таким предлогом явилось бы длительное плаванье. Причиной, побудившей Эрика принять это решение, была все возраставшая неприязнь к нему племянницы Швариенкрона, фрекен Кайсы, которая выказывалась буквально на каждом шагу. Юноше хотелось во что бы то ни стало скрыть свою обиду от добрейшего опекуна.
Отношения Эрика и молодой девушки всегда были очень натянутыми. Даже после семилетнего знакомства «маленькая фея», как и в первый день его приезда в Стокгольм, казалась ему образцом изящества и светских манер. Он испытывал перед ней безграничное восхищение и старался изо всех сил заслужить её дружбу. Но Кайса не желала примириться с тем, что этот «втируша» поселился в доме доктора, где к нему относились, как к приёмному сыну, и сумел очень быстро стать любимчиком трех друзей. Школьные успехи Эрика, его доброта и кротость не только не могли заставить её сменить гнев на милость, но, напротив, служили новым источником для зависти и ревности. В глубине души Кайса не прощала Эрику его рыбацкого и крестьянского происхождения. Ей казалось, что оно роняет достоинство дома доктора Швариенкрона и что она, Кайса, благодаря этому утрачивает право занимать место на высшей ступени общественной лестницы, где, по её мнению, она до сих пор находилась.