— Очень плохо. Ты пропустил попытку увидеть, как отстойна моя семья.
— Я знаю, что ты злишься, и ты имеешь на это право. Но, пожалуйста... просто послушай. Просто позволь мне объяснить.
— Неважно, какое у тебя объяснение. Ты этого не понимаешь, Джексон?
— Никто не называл меня Джексоном с тех пор, как я присоединился к армии. Никто, кроме тебя.
— И от этого я должна чувствовать себя лучше?
— Джексон это прежний я. Парень из хреновой семьи, в которой деньги важнее любви, а общество важнее, чем личность.
— Если ты пытаешься сблизиться со мной, то чертовски поздно.
— К семнадцати годам на завтрак у меня был стакан виски. Я был совершенно разбит вдребезги, чтобы просто вылезти из кровати. Из-за выпивки меня выгнали из колледжа. Я причинял боль себе, друзьям и всем, кто обо мне заботился. Даже когда я пытался не делать этого, я причинял людям боль. Думаю, я все еще делаю это.
Я почувствовала, как в моем горле собрались слезы, и попыталась сдержать их.
— Думаю, так и есть, — произнесла я тихо и холодно.
— Я присоединился к армии, чтобы больше всего позлить своего отца, по тем же причинам, как и ты отправилась в это путешествие.
Я ненавидела то, что он думал, будто знал меня. Я ненавидела даже больше то, что он знал.
— Сначала я был жалким. Я попадал в неприятности. Я злил людей. Я злил самого себя. Но, затем меня перевели в другое подразделение, и... они поняли меня. Не пойми меня неправильно, они вызывали меня на бой из-за моего дерьма и выбивали его из меня, но они понимали и помогали. Они были как семья. Моим первым настоящим пониманием того, на что это должно быть похоже. Я стал трезвым. Медленно, с множеством промахов и ошибок. Но я стал. Жизнь начала налаживаться. Я начал верить, что все может быть лучше. Что я могу быть лучше. Ты могла бы подумать, что я был скорее в раю, чем в Афганистане, из-за того, как я чувствовал себя. Я не мог быть еще счастливее.
А затем, в один день мы следили за разведкой и проверяли молитвенный дом, который должен был быть заброшен. Только он не был. Он взорвался с моим отрядом внутри. Я был возле окна и умудрился выскочить и избежать главного взрывного удара. Но я разорвал плечо, когда приземлился, и пол десятка костей сломались из-за развалин. За один короткий миг я потерял все, что приобрел. Меня уволили по состоянию здоровья, и следующие шесть месяцев я провел, посещая пять встреч анонимных алкоголиков в неделю, просто чтобы снова не погрузиться в бутылку, с целью забыть то, что значит быть счастливым.
— Ты забыл? — спросила я, стиснув зубы. Часть меня хотела втереть соль в его рану, а другая часть хотела знать, есть ли надежда.
— Ни на секунду.
— Хорошо, — выдавила я.
— Мой отец тот, кто дал мне эту работу. Твой отец хотел, чтобы кто-то присматривал за тобой и убеждался, что ты не делаешь что-то глупое. Кто лучше солдата может удержать тебя в безопасности? Я согласился, чтобы мой отец отвалил. Я думал, что работа будет простой. Хорошие деньги, бесплатное путешествие, и, возможно, шанс стереть свои проблемы. Но затем я наблюдал, как ты следуешь моему примеру. Я наблюдал, как ты идешь по той же дорожке, и просто хотел спасти тебя. Я хотел удержать тебя от того, через что прошел.
— Так ты пожалел меня? Класс! Пожалуйста, продолжай говорить. От этого я чувствую себя намного лучше.
— Я не пожалел тебя. Я ненавидел тебя.
— Так держать, Казанова.
— Я ненавидел тебя, потому что ты заставила меня столкнуться лицом к лицу с моим прошлым. Но как только это произошло... как только признал это, я начал замечать, как ты отличаешься от меня. Я имею в виду то, что сказал в Германии, Келси. Ты горишь так ярко и красиво. Ты освещаешь комнату, когда заходишь. Я наблюдал, как люди тянутся к тебе из города в город, из бара в бар. Ты просто... даже в своей самой ничтожности, у твоего мизинца было больше мира, чем у всего моего тела. А когда я перестал ненавидеть тебя, я начал хотеть тебя. А затем у меня не было шанса. Я старался отдалиться, но просто... не смог.
Он смотрел на меня с таким желанием, что, казалось, мое сердце перевернулось, его глаза, будто магниты, пытались вытянуть его из моей груди.
Я верила ему. В его голосе было столько боли, а в теле стыда, что было невозможно не поверить, будто он не думал, что это случиться. Но это не убрало мою боль или мой позор от того, что меня облапошили.
Я подождала, чтобы убедиться, что он закончил говорить, и сказала:
— Хорошо.
Я повернулась, чтобы уйти, и он крикнул мне в спину:
— Хорошо? И все?