Рик фыркает, медлит, а потом говорит:
— Если ты думаешь, что это тебе действительно так необходимо… что ж. Надеюсь, тебе станет легче, — с горечью добавляет он.
— Двигайся, — делает на него глаза Дэрил, и Рик медленно переворачивается под приподнявшимся для такого маневра сталкером. Кончик ножа в это время едва ощутимо держался возле головы пониже уха. Отличная причина не делать лишних движений.
Дэрил с коротким вздохом ложится на спину Граймса. Стоять на локте, удерживая к тому же нож у шеи другого человека, было весьма неудобно. И это мягко сказано. Кстати о мягком… обнаженная задница, к которой Диксон прижался, оказалась мягкой, теплой, какой-то… беззащитной.
Блядь.
Дэрил делает несколько движений бедрами, притираясь к этой заднице… не чувствуя не единой искорки удовольствия. В голове громко стучит сердце, горло пережимает.
— Отдрочи мне!
Рику больно, скорее всего. Дэрил может только гадать. Слегка мозолистая, крепкая ладонь выворачивается, ложась на его вялый член. Сжимает, проводит вдоль ствола.
Снова нихера. Кроме ощущения собственного бессилия, да еще тошноты. И гребанная мать Тереза ничуть не помогает. Граймс громко пыхтит в траву, пальцы подрагивают, иногда сжимая слишком сильно, на шее опасно вздулась толстая вена.
Уже не так нравится? Думал, что Дэрил ничего не сделает? А он, блядь, не ссыкун. Он трахнет, как только член встанет. Просто нужно время.
— Поторопись, — раздраженно бурчит он.
Главное не думать о том, как поблескивают глаза Граймса, как тот прикусывает губу, стараясь делать то, что ему приказали. Потому что теперь Дэрил главный. Он сможет доказать этим гребанным Чистюлям, что не просто раб. Он покажет, что значит быть на его месте.
— И чем ты отличаешься от тех людей?
Дэрил не уверен, говорит ли это Граймс или он сам. Но слова отзываются болью в голове. Разве он должен отличаться? Разве то, что с ним годами делали, можно простить? Разве можно вообще поступить по-другому? У него есть шанс отомстить, прямо сейчас, всем разом.
Он отталкивает руку мужчины, понимая, что от нее совершенно никакого толку. Сломанная рука ноет, не хочет двигаться, но Диксон заставляет себя. По виску скатываются уже целые градины пота. Но это не то, что может остановить. Он меняет руки, прижимая нож уже с другой стороны от лица мужчины, а здоровой сам обхватывает мягкий член. Бесполезный, такой отвратительный. Мужчина морщится, проводя ладонью вдоль. Нихера, вообще.
Отчаяние бьет в мозгу, пульсирует, словно опухоль, разрастается. И Дэрил вновь протискивается к заднице Граймса, коленом заставляя раздвинуть ноги сильнее. Конец тыкается в сморщенное отверстие, соскальзывая, ни на миллиметр не проникая.
— Давай, сука, — рычит он себе, вновь проводя по члену.
Почему не получается? Почему? Глаза печет от непонимания, от собственного бессилия. Руки трясутся. А он все пытается тыкаться внутрь, соскальзывая пальцами, дергая, делая себе же больно.
Единственная вещь, которая делала из него мужика. Единственное, что отличало его от рабов-подстилок, теперь не более чем простая висюлька, через которую можно только ссать. Они забрали у него даже это, уничтожили, растоптали в грязь. И для чего? Чтобы просто развлечься, наблюдая, как он мечется по узкой камере с невыносимым стояком? Чтобы заставлять его выть от невозможности кончить на протяжении часов? Вводили в него лошадиные дозы наркотиков, чтобы он на всю жизнь остался их гребанной игрушкой. И кто он, блядь, теперь? Недомужик, гребанный евнух, баба?
Он переводит взгляд на Граймса, на его кучерявую макушку, на открытую беззащитную шею. А ведь Дэрил заслужил это дерьмо. Он урод, который просто не достоин того, чтобы размножаться, нормально трахаться, быть кем-то. Он сам уничтожил себя, унизил, скатившись до того…
Мужчина недоуменно смотрит на собственный хер, прижатый к белой заднице. Он как тот чертов дряхлый пес, у которого не стояло, но он все равно бросался на рабов, пытаясь просунуть им в дырки свой вялый хер. Острые когти разрывали кожу, зубы впивались в загривок, а между ягодиц скакала эта отвратительная, пахнущая мочой хрень. И не сбежать, не уйти, потому что тогда тебя просто убьют. Бессилие. И сейчас Дэрил делал то же самое…
Дрожь рождается где-то внутри, может быть в самом сердце, распространяясь по всему телу. Дэрил невидяще смотрит на свои руки, на повисший бесполезный член, на Граймса. Когда он стал таким? Когда стал одним из тех уродов?
Как во сне, он опускает нож, оставляя его валяться на траве рядом с лицом Граймса, застегивает штаны, заправляя член на место, практически не чувствуя боли. В голове глухо шумит, словно чертов шторм разыгрался в самих мозгах, горло сжимают сильные спазмы.
Он стал таким же как они. Дэрил кладет руку на шершавую кору, придерживая свое трясущееся тело на слабых ногах. Сердце, кажется, собирается выпрыгнуть через желудок. И он все-таки сгибается, выплевывая на траву буроватую жидкость. Горло горит, желудок поднимается вверх, пробирается через узкую трахею, выворачивая из себя все, что было.
— Убирайся! — едва слышно хрипит он, сдерживая слезы злости. И когда не слышит ничего, срывается на крик. — Убирайся, я сказал, блядь! Съебись отсюда подальше, чтобы я тебя не прикончил. Оставьте, блядь, меня наконец-то в покое.
Он не видит, как Граймс поднимается и застегивает штаны. Это его шанс. Диксон отлично знает, что у мужчины остался нож, черт, даже пистолет. Он может убить его, пристрелить прямо здесь, и потом никто не найдет его труп. Хотя кто будет искать? Логичное завершение всей этой хери. Хотя нет, логично было завершить все там, под грудой костей, в пасти Призрака.
— Повернись!
Дэрил дергается, как от пощечины, чувствуя физическую боль. Хочет смотреть в глаза? Вот только Дэрил не хочет. В глазах невыносимо печет, и он не знает, как выглядит сейчас. Чужая рука стискивает плечо, заставляя развернуться. А затем в солнечное сплетение бьет увесистый кулак. Именно так, это лучше.
Дэрил сплевывает горькую слюну. По щекам пробегают, словно маленькие жучки, горячие капли.
— Да что, блядь, с тобой не так? — практически кричит Граймс, взмахивая рукой.
Что с ним не так? Дэрил сам бы хотел знать. Может, он просто родился уродом?
Он тяжело выдыхает, падая на землю, когда Граймс вновь бьет. Твердый край сапога тыкается в уже сломанные ребра. И Дэрил практически отключается. Было бы хорошо. Он бы смог уснуть… а потом просто не проснуться.
— Почему ты меня вынуждаешь так поступать? Почему ты ни черта не понимаешь?
Дэрил поднимает слезящиеся глаза, на губах растягивается болезненная ухмылка. Смех выходит каркающий, разрывающий легкие, на губах пузырится кровь.
— Так хотелось, чтобы я тебя трахнул? — сплевывает он.
Граймс закусывает губу, стараясь взять себя в руки, наверное.
— Ты чертов гребанный мудак. Я пытался тебя понять, пожалеть. Но, видимо, делаю это зря. Ты просто урод!
— Так убей меня. Или кишка тонка? Или боишься, что тебя здесь съест Серый Волк без меня?
Наконец-то. Дэрил от удовольствия прикрывает глаза, когда в лицо ему тычется дуло пистолета. Давай же, Граймс, у тебя-то точно кишка не тонка. Ты можешь это сделать. Палец на курке дергается, практически нажимая. Нужна всего секунда. Это будет даже не больно. Но он трусит. Рука тяжело опускается, в глазах появляется… жалость. Вот только Дэрилу она не нужна.
— Почему тебе настолько плевать? Зачем вынуждаешь?
Оружие вновь дергается в руке, когда Дэрил вновь встает. Мужчина тяжело сглатывает слюну, делает шаг назад. Неужели у него настолько сумасшедший взгляд? Хотя какая разница.
Он дергает плащ, и тот красивой птицей падает на землю. Дэрил, возможно, в другой раз сам бы посмеялся над собой. Но не сейчас, когда внутри пульсирует комок злости и ярости. Не сейчас. Диксон хватается за ворот рубашки и резко дергает его. Пара пуговок отлетает в сторону, но это такие мелочи. Он откидывает и эту ткань.