– Пора и нам чем-нибудь его одарить, – резко сказала Грейс Кендал. – Он заслужил хорошую встряску.
– Нет! – вскинулась Мэри Маргарет. Она делала ставку на острое чувство справедливости этой женщины. – Не надо, мисс Кендал, так будет хуже! Лучше помогите мне уехать. Я потому и показала вам свои синяки, чтобы вы убедились, каково мне приходится, а ведь это не в первый и не в последний раз. Мне одно остается – бежать. Терпение мое кончилось. Связываться с отцом бесполезно, бед не расхлебаешь. Я хорошо знаю принципы их церкви: в доме своего земного отца я должна беспрекословно подчиняться его воле. А он слушается только своего Бога. Этот Бог повелел ему выбить из меня грехи. Я боюсь оставаться в этом доме, потому что в следующий раз, когда ему вздумается меня проучить, не стерплю и раскрою ему башку чем-нибудь тяжелым. А мне не хотелось бы коротать свою жизнь в тюрьме, у меня другие планы!
– Но куда же ты денешься? Чем займешься?
Грейс Кендал не спросила ее: «Справишься ли ты в одиночку со своей жизнью?» Этот вопрос не требовал ответа. Мэри Маргарет Хорсфилд под силу было справиться с любыми трудностями. В свои шестнадцать лет она была преисполнена внутренней стойкости, которая подогревалась ее дьявольскими амбициями. Да и сколько лет было Жанне д'Арк, когда она спасла Францию от завоевателей? А Скарлетт О'Хара в начале романа «Унесенные ветром» тоже было всего шестнадцать, в то время ее ровесницы становились женами и матерями. Затянувшееся детство – выдумка наших времен.
– Я попытаюсь поступить в какую-нибудь лондонскую актерскую школу, – сказала Мэри Маргарет. – Я скопила немножко денег, работая по субботам.
Она работала в буфете при продовольственном магазине. Отец настаивал, чтобы она вносила свою лепту в семейный бюджет, и отбирал все ее жалованье. Выведенная из себя его мелочной жадностью, девочка утаила от отца, что ей дали прибавку, и целых полгода потихоньку откладывала эти деньги. Накопленной суммы хватало как раз на автобусный билет до Лондона.
– На мой взгляд, на твоего отца можно найти управу в лице закона, – гнула свое Грейс Кендал, ее чувство справедливости взывало к удовлетворению.
– Нет, умоляю вас, мисс Кендал, только не это. Иначе мне никогда от них не освободиться!
Да, подумала Грейс, девочка доведена до отчаяния. Но странно, в ней нет ни капельки страха, одно только озлобление. Крайнее озлобление. По ее звенящему голосу и по тому, как она схватилась за руку учительницы, видно, как ее захлестывает злость. И сила ее от отчаяния. Девочка она, конечно, разумная, продолжала размышлять Грейс, но она не отдает себе отчета в том, что делает. Нельзя бросать ее на произвол судьбы. Надо по крайней мере проследить, чтобы она вступила на верный путь, не сбилась с дороги в самом начале. Не зря же меня в Оксфорде учили!
Грейс закусила губу. Сообразительность, сметка – дело хорошее, но они не заменят жизненного опыта, а без него в этом мире как в темном лесу. В самой решимости этой девчушки есть какая-то одержимость. Ну что же, значит, ее сила питается огнем тщеславия. Пусть будет так, сил ей потребуется немало. Один Бог знает, сколько…
– Я пришла просить вас помочь мне, – умоляюще проговорила Мэри Маргарет. – Пожалуйста, мисс Кендал, помогите мне.
– Но тебе только шестнадцать лет, и ты ничего не знаешь об окружающем мире. Лондон – огромный, чужой тебе город, совсем не похожий на наш уютный городок, где все друг друга знают. Ты приедешь в незнакомое место, где ты никого не знаешь, с жалкими грошами в кармане. Я глаз не сомкну, тревожась за тебя. Ты даже не представляешь, каких дурных людей ты можешь встретить.
– Значит, мне конец, – бесцветным голосом отозвалась Мэри Маргарет. – Я убью его. Я так его возненавидела, что успокоюсь, только когда он сдохнет.
Из какого же это фильма? – на миг задумалась Мэгги, прервав цепь воспоминаний. Лицедейство было для Мэри Маргарет Хорсфилд естественным, как дыхание. Никогда было не разобрать – когда она играет, когда просто живет. Но в данном случае она, несомненно, играла, так случалось всегда, когда ей недоставало опыта – его заменяли инстинкт и фантазия. Наблюдая за ней, Грейс думала, какой замечательной актрисой может стать девочка, когда поднаберется жизненных наблюдений. И тогда я, мечтала она, смогу с гордостью говорить, что знавала ее в давние времена… Но сейчас ей пришлось задать еще один необходимый вопрос:
– А как же мама? Она наверняка…
– Она во всем подчиняется отцу. Такая же фанатичка, как и он. Вы себе не представляете, как этот спрут – конгрегационная церковь – мертвой хваткой держит своих верующих. Их мысли, поступки, даже сами жизни принадлежат ей. Со стороны нипочем не понять, как затягивает это ханжеское болото!
Мэри Маргарет скривила губы в улыбке, ставшей потом фирменным знаком Мэгги Кендал. В голосе ее зазвучали интонации Кэтрин Хепберн в роли Марии Стюарт. Она с пафосом продекламировала:
– Если вы откажете мне в помощи, я должна буду действовать на свой страх и риск. Я покидаю дом своего отца, мисс Кендал. Да поможет мне Бог – их или чей другой, – но здесь мне нет места!
От волнения на ее белоснежной коже выступили красные пятна.
Ну что ж, трезво решила Грейс Кендал, главное, чтобы ей было лучше. И вслух сказала:
– Хорошо. Сделаем так. Пока что я не скажу тебе ни да, ни нет, но если отец снова подымет на тебя руку, немедленно приди ко мне. Поняла?
– Да.
– Ну и отлично. А теперь давай присядем и спокойно обсудим, как тебе быть.
Тем временем преступление Мэри Маргарет, которая осмелилась читать книгу, которую и брать-то полагалось не иначе чем щипцами, подверглось обсуждению совета общины, который вынес свой вердикт: это греховное существо следует на время отлучить от церкви. Это означало, что с ней не будут разговаривать, на нее не будут смотреть, с ней вообще никак не будут общаться. Она станет в одиночестве есть свою пищу, а во время посещения церкви – трижды в день по воскресеньям – ей полагается сидеть на отдельной скамье вместе с другими отлученными.
Знали бы они, как мне пришлись по душе эти меры, вспоминала теперь Мэгги, улыбаясь своему отражению в зеркале. Отлучение значило, что она могла, не опасаясь чужих посягательств, замкнуться в себе и отгородиться от их жалкой жизни, которую и жизнью-то нельзя назвать, разве только существованием. Она могла наконец погрузиться в мир своих грез. Как она смеялась в душе над их ханжеской моралью! Им было невдомек, что, когда они воссылали Господу свои жаркие моления о моей заблудшей душе, я не слышала ни слова. И какое это было счастье – запрет сидеть по вечерам в одной комнате с родителями! Вместо этой нудной обязанности можно было пойти к себе и почитать Шекспира, Оскара Уайльда или Бернарда Шоу. Каждого из трех конгрегационисты занесли в список запрещенных авторов, и книжки приходилось прятать под половой доской под кроватью – на тот случай, если отец опять сунется с обыском.
Улыбка потихоньку сходила с лица Мэгги Кендал. Как только я могла выносить такую жизнь в свои шестнадцать? – с тоской думала она.
Прежде чем приступить наконец к осуществлению их совместного плана, Грейс Кендал сделала последнюю попытку выяснить, нельзя ли примирить Мэри Маргарет с родителями, но ответы, которые она получила от своей подопечной, не оставили надежды на возможность такого исхода событий. С другой стороны, и закон обнаружил здесь свою несостоятельность. Мало ли как ведет себя чета Хорсфилдов за стенами своего дома: их дом – их крепость, как сказал ей один компетентный специалист, главное, что репутация у них была вполне солидная. Альфред Хорсфилд прослужил на одном месте (он был сборщиком арендной платы) целых восемнадцать лет, и его весьма уважали за кристальную честность и пунктуальность. Его жена Мэри тоже слыла почтенной особой, а что касается их, мягко говоря, крайних религиозных взглядов, то это личное дело каждого. Словом, все сходилось на том, что Грейс Кендал не удастся законным путем отобрать у четы Хорсфилдов их дочь.