– Боюсь, роды получатся затяжными, – раздался чей-то голос у нее над головой.
Мэри потеряла счет времени, единственной реальностью оставалась дикая боль, которая вымотала ее до полусмерти. Будто со стороны она услыхала свой плач и жалобы на то, что не может справиться с собой.
– Ничего, – успокаивающе ответил тот же голос. На этот раз она узнала его – он принадлежал доктору. – Ничего, просто ты устала. Но скоро все кончится. Потерпи.
Глаза, залитые слезами и соленым потом, почти ничего не видели. Она едва разобрала цифры на часах: стрелки показывали два. За окном было светло. Стало быть, день. А все это началось, когда еще не было двенадцати ночи. Сколько же это может продолжаться? На этот раз, когда ей опять подперло, разрешили тужиться.
– Так, хорошо! Давай, тужься изо всех сил! Умница! Теперь дыши легонько, как я учила, как собачка пыхтит, ну-ка – вот-вот! Когда начнется следующая схватка, тужься сильней.
Она послушно выполняла все команды, дышала и ревела как зверек, так что горло начало саднить.
– Ну вот, еще чуть-чуть! Еще пару раз! А теперь как следует потужься!.. Хорошо, хорошо!.. Сейчас опять будет схваточка… Так! Давай, тужься как можно сильней!
Вдруг боль резко оставила ее. Тело освободилось от бремени. Будто сквозь туман она услышала слабый крик, но, может быть, это ей только показалось. Она лежала обессиленная, полумертвая. Отвернувшись от людей, которые хлопотали возле нее, Мэри закрыла глаза, чтобы отрешиться от происходящего, не вникать в смысл доносящихся до нее слов. «Это» ушло от нее, с «этим» покончено. Теперь она свободна. Из глаз ее потекли слезы облегчения.
Она слышала, как хлопнула дверь, потом голос доктора: «Хорошо, теперь надо избавиться от плаценты…» Мэри почувствовала, как чьи-то руки массируют ей живот, потом что-то болезненно отделилось от ее тела.
– Молодец, – сказал доктор. И добавил: – Ты славно потрудилась и заслужила хороший отдых. Сейчас придет сестра и поможет тебе. – Доктор сделал паузу: – Между прочим, это была девочка.
Она кивнула, не открывая глаз, и провалилась в глубокий сон.
Мэри проснулась с желанием съесть горячие гренки с маслом и выпить чашку чаю. Ширли принесла ей то и другое.
– Я сегодня шеф-повар и судомойка, – объявила она и, всплеснув руками, воскликнула: – Ну ты гляди!
– Что такое?
– Ты бы себя видела! Первый класс!
– И чувствую себя так же. А вот видела бы ты меня вчера! Представляю, что был за видок! А уж натерпелась я – легче было бы помереть!
– Неужто так тяжко было?
– Да уж, несладко, – ответила, дернув плечом, Мэри, а про себя подумала, что словами этого все равно не опишешь.
– Жаль, что не я отстрелялась. Мне еще до первого июня маяться. Торчать тут с этой Беверли. Это почище, чем слушать Мика Джаггера.
Ширли его терпеть не могла, она была поклонницей «Битлз».
– Я, правда, стараюсь с ней без особой нужны не встречаться…
Девушка явно соскучилась без собеседников и пыталась вознаградить себя за вынужденное молчание.
– Бедняжка, – посочувствовала ей Мэри, радостно предвкушая дни, которые ей предстояло провести в одиночестве. Их она считала наградой себе за пережитые муки. По совету Пэт она приготовила себе для этого случая книг. И теперь попросила Ширли принести их, когда у нее будет время.
– Хочешь, я тебе свой транзистор принесу? – щедро предложила Ширли.
– Спасибо, не надо. Хочу полежать в тишине и почитать.
Ей разрешили встать на четвертый день, но тут же началось кровотечение, и ей пришлось лечь опять. Вызвали доктора, он сказал, что ничего серьезного нет, но нужно полежать не меньше пяти дней. Мэри с удовольствием подчинилась. Она наслаждалась непривычной роскошью отдыха в постели с книжкой в руках. И много спала.
– А это нормально – так много спать? – спросила она сестру Блэшфорд, которая пришла, чтобы измерить пульс и температуру.
– Абсолютно нормально. Организм восстанавливает силы после тяжелой физической работы. От тебя потребовалась очень большая отдача. И психические затраты были велики. Сон приводит тебя в норму. Сон и хорошее питание.
Сестра Блэшфорд не скупилась на еду. И не делала попыток бинтовать ее ставшие огромными, как у Мей Уэст, груди. Только время от времени давала какие-то таблетки.
– Это чтобы молоко перегорело, – объясняла она.
Таблетки сделали свое дело. На двенадцатый день Мэри восстановила свой 42-й размер. Ей разрешили сесть в кресло.
Утром в день отъезда ее осмотрел доктор и велел месяца через полтора показаться врачу. Он дал ей адрес клиники, куда надо обратиться, и сказал, что обо всем договорился с доктором Раджибом. Консультация обойдется недорого. Доктор сказал, что состояние ее здоровья превосходно, пожелал удачи и ушел.
– Готова? – спросила сестра Блэшфорд, входя в комнату.
Нет, хотелось закричать Мэри, нет, не готова! Ей вдруг стало безумно страшно покидать этот уютный мир. Нет, не теперь, теперь мне не хочется отсюда уходить. Здесь мне так покойно, безопасно. А кто знает, что ждет меня за порогом?! Невероятно: то, что раньше казалось вынужденным убежищем, где ей приходится накапливать неприятный, но неизбежный опыт, теперь воспринималось как блаженное бегство от жестокой реальности. Даже работа на гардинной фабрике вспомнилась с удовольствием: голова была свободна, можно было мечтать о чем хочешь. Рядом находилась Пэт, в кармане бренчали деньжата, в чистой комнате ждала удобная постель, всегда к услугам первоклассное медицинское обслуживание, вкусная еда. Теперь даже о родах было нестрашно вспоминать.
И вот ничего этого не будет. Она окажется одна-одинешенька. Даже без Рини и Дорри. Переехав в Брикстон, она прервала с ними связь. Сестра не поощряла общения с внешним миром. Надо будет написать Рини, подумала Мэри, поблагодарить за помощь. Все-таки это она помогла мне найти этот благословенный уголок.
Единственным человеком на всем свете, с которым Мэри поддерживала связь, была мисс Кендал. Она писала ей лживые жизнерадостные письма, указывая адрес «очень почтенного пансиона», где она якобы снимала комнату, что имело очень приблизительное отношение к действительности.
Мысль о том, что в эту минуту ей нужно будет проститься с этим уютным гнездышком и оказаться один на один с жестоким холодным миром, вызвала у Мэри панический ужас. Ей захотелось умолить хозяйку не гнать ее, оставить кухаркой, уборщицей, кем угодно, только не гнать прочь. «Это» никак не хотело выходить на свет Божий, вдруг подумала она, так и мне не хочется покидать это теплое, безопасное, уютное гнездышко…
Но «это» было не в силах заставить события развиваться по своему желанию, и она не может. Пришел час выходить в большой мир.
– Вот возьми. – Сестра Блэшфорд протянула ей белый конверт. – Это знак признательности благодарных тебе людей.
Мэри вспомнила совет, который дала ей уезжая Пэт, вскрыла конверт и пересчитала деньги. Бумажки были довольно замусоленные. Двести фунтов. Она подняла удивленные глаза на миссис Блэшфорд.
– Обычная для таких случаев сумма, – ласково сказала та.
Интересно, правда ли это, подумала Мэри. Но это было больше, чем она ожидала. Теперь она была материально обеспечена на некоторое обозримое будущее.
– Спасибо, – поблагодарила она, пряча конверт. Одну фунтовую бумажку она переложила в кошелек. Мне здорово повезло, говорила она себе, обрадованная неожиданно свалившейся на нее удачей. Пойди я в один из этих официально зарегистрированных приютов, мне бы ни гроша не обломилось.
Сестра Блэшфорд подыскала ей временное пристанище. Она знала, что Мэри не вернется в Кэмден-таун, и в отличие от других ей просто некуда податься.
– Одна моя бывшая пациентка сдает у себя в доме комнаты за очень умеренную плату. Это на север от реки, недалеко от того места, где ты жила в октябре. Ты в Белсайз-парке никогда не была?
– Нет.
– Это к северу от Кэмден-тауна, ближе к Хэмпстеду. Очень милый район Лондона, там есть, что посмотреть. Если не захочешь, можешь не ехать, но там вполне можно остановиться, пока не найдешь что-нибудь подходящее.