Он расположился за дальним столиком, снял пояс с мечом, устало вытянул ноги в высоких сапогах. Тут подошла Летти с деревянным подносом в руках, присела за столик.
— Во-первых, спасибо! — без предисловий начал Шахига и оторвал ножку рябчика.
— Пожалуйста, — серьезно ответила женщина. И уже веселее продолжила, — Между прочим, я рисковала своим лучшим соколом. Благодари судьбу, что он вернулся цел и невредим.
— Не устану благодарить, ведь месть женщины страшна. Где этот гад, Летти? Мне не терпится выбить из него дух.
Женщина поморщилась.
— Только, пожалуйста, не здесь. Вышвырну обоих, не гляну, хоть вы трижды стражи будьте.
— Ну не злись, милая, — воин налил вина в глиняный стакан, отхлебнул. — Вкусно!
— Ерунды не держим, — пожала хозяйка плечами.
Шахига снял с пояса кожаный мешочек и высыпал горсточку халцедонов на стол.
— Вот. За ужин, прием и отзывчивость. А еще, — он пошарил за пазухой и извлек изумруд размером с ноготь. — За то, что ты есть.
Воин протянул камень женщине, она улыбнулась, а потом встряхнула кудрями:
— Ладно. И все равно, смотрите мне тут!
Она сгребла камни и поспешила к стойке, у которой ожидали другие посетители.
Шахига быстро управился и с рябчиками и с вином, попросил еще. Теперь лениво потягивал крепкий настой и боролся с наваливавшейся сонливостью. Он не отдыхал уже очень долго, бросился сюда сразу с границы, из боя, и умудрился сейчас немного подремать, вскидывая голову на каждый скрип двери. Наверное, на девятый или десятый раз, сон с него наконец-то слетел.
На порог ступил черноволосый наг в потрепанном плаще, ни на кого не глядя, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Присутствующие с его появлением точно насторожились, и напряжение спало только, когда он скрылся с глаз. Хлопнула наверху дверь. Шахига не спеша опустошил стакан, прихватил меч и последовал за ним.
Пару мгновений он раздумывал, не постучать ли, а потом решительно толкнул дверь так, что петли затрещали.
— Нашел меня, прохвост.
Шахига усмехнулся в усы.
— А я уж хотел осмеять тебя за потерю хватки. Ведь перед носом у меня прошел и не заметил.
Наг неспешно снял плащ, повесил его на деревянный наличник, отложил в сторону меч в кожаных ножнах — единственную вещь, которая казалась идеально ухоженной. Молодой воин наблюдал за ним, на скулах играли желваки, а кулаки так и сжимались в бессильной ярости. Наг закатал рукава, умылся из высокой бадьи. Черные рваные волосы слиплись от пота, под глазами и на скулах залегли глубокие тени, плотно сжатые губы обрамлены резкими складками. Он взглянул на Шахигу.
— Говори, раз пришел.
Бледно-серые, равнодушные, как изо льда высеченные глаза, каменно-спокойный голос.
Шахига открыл рот и тут же закрыл его. Слова не шли. Молодой наг шагнул вперед, кулак метнулся вперед в коротком ударе, но руку поймали в запястье железные пальцы, вывернули так, что Шахига не взвыл исключительно из чувства гордости.
— Яд материнский утри, потом лезь, — голос чуть потеплел, наг разжал хватку.
— Чтоб тебе сдохнуть, гадюка.
— Только на пару с тобой.
Он первым протянул руку, и наги крепко вцепились друг другу в запястья.
— Неймется тебе, Шахига.
— Не на того напал, Арэнкин.
Дубовая столешница местами изрезана ножом, покрыта застарелыми кляксами вина и жира, светлеют отскобленные пятна. На толстой ножке кто-то вырезал карикатурное изображение жуна рогами вниз. Окно выходит на север, почти не видно всполохов огненной страны, зато серебристо-фиолетовая звезда, с полсолнца размером, освещает папоротники, бросает отблеск на стол, тесную комнату, бледные лица нагов.
Арэнкин с удовольствием отпил из деревянной чаши. Золотистая жидкость искрилась звездочками, согревала и придавала сил.
— Не самый свежий сорт, из походных. Но тебе, думаю, и это сойдет. Когда ты в последний раз пробовал настоящий яд?
— Давно. Местные кобры жадные и пресные.
Вошел мальчишка-прислужник с несколькими кувшинами вина и блюдом мяса, поставил все на стол. Когда дверь за ним закрылась, Шахига заговорщицки подмигнул и отстегнул от пояса маленький кожаный бурдюк. Откупорил, щедро плеснул в каждый кувшин. Тяжелый травяной запах наполнил комнату.
— Летти, конечно, за это прибьет, но тянуть человеческую бурду — благодарю покорно!