Выбрать главу

Половину кувшина они опустошили в полном молчании. Разбавленное вино щедро било в голову. Ходили присказки: что змею насморк, человеку — смерть. А людские да жунские вина, даже самые крепкие, с равным успехом можно было заменить на воду — и ничего, кроме вкуса, не изменится.

Арэнкин неспешно набил резную трубку, прикурил.

— Какие новости принес?

Шахига снова плеснул из кувшина.

— Много новостей. Новое облачное море на северной границе появилось. Королева Эмун на праздник созывает в начале осени. Да еще по Северу сплетни ходят, знаешь какие? Говорят, пограничный вождь Меджед-Арэнк пал бесславно в бою с нежитью где-то на юге. И так неудачно, что этого никто не видел, одна память осталась, да и та не сегодня-завтра выветрится. Не слышал?

— Может и слышал.

— Ну так вот. И ты представь, весь Халлетлов горькими слезами умывается — куда ж мы теперь без прославленного бойца, половина народу в трауре ходит, вторая половина с крыш попрыгала, королевы в бохенские монастыри поуходили, правители подумывают города разрушить к дьяволам небесным… прям жизнь не мила!

— Заткнись, Шахига.

— Ага, чуть что, так «заткнись»! А тебе это нежным ядом по душе было бы, будто я тебя не знаю. Хочется, чтоб тебя заметили, чтобы о тебе заговорили? Кого ты пытаешься обмануть? Вождя, меня, Мейетолу? Что я смешного говорю?!

Шахига стукнул стаканом о столешницу, с недоумением глядя, как Арэнкин посмеивается, поигрывает в пальцах трубкой.

— Молод ты слишком, Шахига, — с неожиданной серьезностью сказал он. — Молод, но в чем-то сильнее меня.

— Не сомневаюсь!

— Ты молодец. Хочешь меня разозлить. Только с меня хватит, устал до отвращения ко всему. Я больше не желаю возвращаться на Север, буду бродяжничать дальше. Может, прирежут в какой-нибудь канаве, в конце концов.

В глазах молодого воина блеснули дьявольские огоньки.

— Делай дурака из кого угодно, только не из меня. Твой меч заточен так, что можно листья на воде рубить, и отполирован до блеска, ты почему-то еще носишь знак стража… Это так теперь разочарование в жизни выглядит? Да если б ты хотел, уже давно бросился бы на меч у ближайшего обрыва… «И не узнали ни горы, ни ветер злой и бесславной кончины воина в трауре белом…»

— Молчать! — Арэнкин хватил кулаком по столу так, что глиняный стакан опасно качнулся, а Шахига поперхнулся на полуслове. — Надоело твое балагурство. Клятву нагов. Наизусть. Пятую строку. Живо!

Молодой наг выругался сквозь зубы, отхлебнул из стакана и прошипел:

— «Моя жизнь мне не принадлежит. Клянусь с честью принять смерть от вражеской руки, достойно встретить меч палача или же смиренно склониться перед вратами бессмертия. Клянусь не посягать на собственную жизнь и не опустить сознательно меча перед ликом врага. Я клянусь не отступить от своего пути ни на миг…»

— Достаточно, — устало прервал Арэнкин, разлил по стаканам вино. — Вижу, хорошо я в свое время вдолбил тебе эти слова. Я уже достаточно отступал от них в своей жизни, но этого я никогда не переступлю. Больше ста лет прошло, а они так и стоят у меня перед глазами, все трое. И в самые черные моменты, когда нож сам тянется к горлу, они появляются из ниоткуда… я их так и не простил, Шахига. Я их и сейчас презираю. Ты родился гораздо позже и не знал той войны. Давай выпьем за них. За всех, кто тогда бессмысленно погиб… и за тех троих.

— Выпьем…

* * *

Много лет назад

…Ну и тяжеленные же ведра с водой!

Мальчишка отгребает грязными руками камни и землю, чтобы расчистить мутный источник. Отчаянный взгляд его серых глаз с жадностью и нетерпением мечется по полю битвы. Его слепят невыносимые отблески зеркальных щитов, молнии, что от них отражаются. Он раздувает ноздри, вдыхает обрывки ядовитого тумана, густо сдобренные ароматом крови. Пальцы до боли сжимаются на деревянных ухватах, под кожу врезаются занозы.

Его толкают в плечо. Мимо проносят двоих раненых. Мальчишка со всей возможной скоростью тащит ведра к навесу, окутанному приторным запахом крепких отваров и яда, уже сбился со счета, который десяток раз за этот день.

Он самый юный из всех, вышедших в битву. На поле Первый вождь Витенег категорически запретил являться. Арэнк делает, что может, что у него получается лучше всего, он всегда там, где нужна помощь.

— Арэнк! А ну живо!

Молодой лекарь делает знак юнцу. Тот юркает под навес и перехватывает у лекаря чашу со снадобьем, сдерживая тошноту, помогает зашить и перевязать страшную рану на животе воина, который находится в полубессознательном состоянии.

В перерыве между ранеными лекарь заходится в кашле и сплевывает на землю густой кровавый комок. Арэнк в ужасе наблюдает за ним, но лекарь неожиданно смеется: