Посреди ночи хрипло раскашлялся лекарь, кровь пошла горлом. Двое воинов очнулись от беспокойного сна.
— Что, хреново?
Лекарь не ответил, привалился лбом к дереву, кровь заструилась по коре. Старый рыжеволосый воин, смочил в котле с водой тряпку, подал лекарю, но тот оттолкнул его руку.
— Надоело, — прошипел он. — Дьяволы меня заберите, как же надоело!
— Не тебе одному, — подал голос воин со шрамом через все лицо, одного возраста с рыжим. — Вот смотрю наверх и молюсь об одном: чтоб убили завтра. Не убьют — меч сломаю, сделаю вид, что так и было.
Рыжеволосый хрипло расхохотался:
— Да не сломаешь! Не в первый раз уже это слышу… Если вот…
…Чуть поодаль, на краю плато клубятся облака, грязно-серые на фоне черного неба.
— Нет, — шрамолицый сглотнул и отвернулся. — Ни за что. Та же смерть, тот же каменный холод. Не убьют меня завтра, не убьют… Дьяволы небесные, чего бы я ни отдал, чтобы вернуть день Посвящения! Зубами бы этот лабиринт грыз, но прошел бы. А теперь не жизнь, после того, как знаешь все…
Лекарь поднялся на неверных ногах, взглянул в небо.
— Мне все одно, — голос его был слаб, слова бессвязны. — Мне все равно умирать, и я больше не желаю гадать, заберет меня болезнь или бессмертие. Хватит!
— А я уже слишком стар, — проговорил медленно рыжеволосый, избегая взгляда товарищей. — Хватит, пожил уж. Не хочется доживать век на Заокраинах.
— Что скажут про нас тогда? — шрамолицый поднял с земли меч в ножнах и взвесил его на руках. — Это трусость.
— Мне все равно, — повторил лекарь. — Все равно сейчас, и уж тем более станет потом.
— Итак, решено? — рыжий встал, сжимая ладонь на рукояти меча.
— Решено.
— Решено.
Два голоса эхом оттолкнулись друг от друга. Никто из них не произнес прямо то, что созревало во всех троих в течение многих ночей. И сейчас, на закате войны, решение пришло само собой.
Через некоторое время лагерь погрузился в тишину.
— Ненавижу их! Трусы! Презренные трусы!
Звонкий голос мальчишки дрожал от негодования и тщательно скрываемого страха, у ноздрей завивались едва заметные зеленоватые струйки яда.
— Клятвопреступники!..
— Что ж, Арэнк, — брат сжал его плечи. — Пусть это послужит тебе уроком на будущее, — и кивнул двум воинам. — В облачное море их. Они не заслужили погребения.
Арэнк вскинул возмущенные глаза на Гирмэна:
— Я никогда… никогда б так не поступил! Брат, клянусь тебе, я буду жить и служить моему народу всегда, чего бы это мне ни стоило!
Гирмэн с одобрением взглянул на младшего брата. Этот змееныш далеко пойдет. Совсем юный, но уже держит меч не хуже иного посвящаемого, еще неуправляемая ядовитая сила так и пышет от него, глаза полны льда, который только и ждет своего выхода. Превосходно, врожденным наитием разбирается в лекарстве, тянется и к самой потаенной, запретной магии, готов все время, что не рубится на мечах, посвятить своим заплесневелым книгам и неведомым травам.
А главное — его яростная вера и безоглядная преданность, дай Демиурги вполовину столько каждому воину.
— Не мне клянись. Дай слово себе и помни его всегда. Когда войдешь в Лабиринт в день Посвящения, когда станешь драться в рядах воинов, когда будешь поучать молодых, за какой конец меч держать. Помни — слово нага прочнее любой клятвы.
Арэнк зажмурился, сдерживая яростный стон.
— Они тоже давали слово…
Восходящее солнце освещало одинокий лагерь. Три трупа, посеребренные утренней изморосью, лежали ничком, из спины каждого торчало окровавленное лезвие. Позорное самоубийство, своевольный уход из жизни — недостойнейший поступок, худшее, что только может сотворить воин, сродни предательству.
Арэнк бессильно наблюдал, как их уносят к облачному морю, как приказал Вождь. Не будет им захоронения на кладбище павших, не откроются врата иных миров.
— Что могло сподвигнуть их на такое? — скрипит зубами мальчишка. — Что, что оказалось выше сил воина? Ведь нужно жить…
Жить! О, Демиурги Великие, жить! Жить, нестись против ветра, вспарывать воздух мечом, рубить врагов напропалую, вбирать жизнь полной грудью, вцепившись в шерсть верного сенгида. Жить вечно…
Посвящение уже не за горами, скоро, скоро откроются заветные двери Лабиринта, войдет юнец — выйдет воин, сразившийся с неведомым и победивший все страхи.
Ты боишься, змееныш?
Нет!
Я ничего не боюсь.
Ничего…
— Ничего…
— Арэнкин?
Время подбиралось к утру. Кукарекали петухи в ближнем жунском селении, в комнате посветлело.
— Уходи, Шахига. Видеть тебя больше не могу. И какого дьявола притащился…