– Что тебе, Охэнзи?
– Два слова, Арэнкин.
– Только два.
Охэнзи с сомнением глянул на Елену.
– Говори при ней.
– Шахига уйдет завтра. Я надеюсь, ты проявишь сознательность, – менторский тон Охэнзи оставался неизменным в любой ситуации.
– Нет. Не проявлю.
– Меджед-Арэнк! – повысил голос Охэнзи.
– Два слова исчерпаны. Не смею задерживать.
– Подумай о Шахиге! Забудь о своих страхах, хоть сейчас. Ты нужен ему, как никто другой. Ты для него ближе, чем все мы, вместе взятые!
– Есть вещи, которые выше моих сил. Одно обещание я не выполнил, а другого не давал.
– Хватит! Чем ты лучше остальных нагов? Ничем! Я относился к тебе, как к сыну, но…
– Но ты мне не отец, Охэнзи! Достаточно. Наги уходят в одиночестве. Когда придет мое время, я не желаю никого видеть рядом.
– Ты обыкновенный трус, Арэнкин! – каркнул Охэнзи. – Трус, который прикрывается пафосными словами!
– Пусть так.
Охэнзи покачал лысеющей головой.
– Не ожидал от тебя. Надеюсь, ты одумаешься.
Старый наг удалился, шурша одеянием. Елена спрыгнула с подоконника, подошла к Арэнкину, тронула его за руку, нежно и спокойно поцеловала в губы и тихо выскользнула следом за Охэнзи.
…Она так и задремала сидя, рядом с Мейетолой, то и дело бросая взгляд на Шахигу, который медленно расчесывал седые пряди, оправлял на себе светло-серые одежды, так непохожие на обычное воинское облачение. Он просил их обеих побыть с ним всю ночь. Его лицо стало сосредоточенным и отрешенным, схлынула первая страшная волна полнейшего безразличия. То и дело открывалась дверь, и входил кто-то из вазашков или нагов. Шахига просил только один час одиночества перед рассветом. Обычно наги велели оставлять их наедине с собой на несколько ночей.
Незадолго до этого часа Елене в полудреме привиделся перед высокой серой фигурой коленопреклоненный черный наг. На поясе у нага поблескивала рукоять меча. Тихие слова были неразличимы, и Елена постаралась перейти в другой сон, она понимала, что такие слова не для ее ушей.
Очнувшись, она так и не узнала, сон это был или явь.
Наги уходят в одиночестве.
Выступают из метельной завесы, среди заснеженной гряды невысоких скал исполинские врата из серого камня, с зарешеченным проходом, сквозь который виден мертвый снег и мертвеющий сумрак.
Елена стояла, спрятав руки в меховые рукава. Мейетола наложила запрет на слезы.
По боковым опорам врат идут строгие барельефы, изображающие змей. По верху – знаки, неведомые никому, кроме народа нагов. Завывает с тоскою метель, колючий снег хлещет по щекам, ветер рвет одежды.
Охэнзи, Мейетола, Кэнги, многие другие наги по очереди прощались с Шахигой. Когда настал черед Елены, ей почудился на миг оттенок жизни на его лице. Но только на миг.
"Я всего лишь непривычна для него. Моя энергия отличается от остальных".
Шахига отступил на шаг, обвел собравшихся спокойным отрешенным взглядом, как-то неловко заколебался. Едва заметно вздохнул и склонил голову.
Елена едва не взвыла от злости и бессилия.
До последнего она надеялась, то и дело бросала взгляд в небо. Но небо оставалось пустынным и серым, не рассекали его черные крылья сенгида.
Шахига развернулся и медленно направился к вратам по неровному белому полю, с каждым шагом все глубже увязая в снегу. Вскоре его фигура стала практически неразличима на фоне снежных заносов, почти исчезла за метельными завихрениями. Он шел долго, бесконечно долго.
Елене больше всего на свете хотелось броситься вперед, к нему, преодолеть те полсотни шагов, что отделяли их от врат, схватить Шахигу за руку, передать свое тепло, вернуть в замок, кликнуть лекарей…
Есть ли в мире лекари, которые в силах вылечить каменеющую душу?..
Шахига тронул белыми пальцами потрескавшуюся каменную створу, остановился на миг…
Метель взвыла с особенной яростной силой, в ее вое послышался смех, свист, снег ударил в глаза, ослепил… Так слепит отблеск летящего в замахе меча, так ослепляют черные, полные жизни глаза…
Врата заскрипели, тяжело, неохотно, открылся проход, из него пахнуло ледяным извечным спокойствием. Метель надрывалась, выла, хохотала, умоляла, не отпускала…
Елена вдруг осознала, что Мейетола крепко удерживает ее за рукав.
Шахига стоял на краю между жизнью и вечным бессмертием, дарованным непокорным нагам Демиургами. Каждый из здесь присутствующих, как всегда, в такие моменты, ждал чуда. Каждый надеялся.
Как всегда, бесполезно.
Через бесконечно долгие мгновения Шахига сделал шаг вперед. Старый Охэнзи побледнел так, что его лицо стало контрастировать со снегом. По подбородку Мейетолы скользнула струйка крови.
Он вошел в распахнутые створы. Еще некоторое время можно было разглядеть удаляющуюся серую фигуру, а где-то в самой глубине открывшегося простора просматривались неясные силуэты и очертания, напоминающие грубо сработанные статуи.
А потом врата тихо закрылись.
Метель запела особенно протяжно и безнадежно…
– Я его ненавижу!
– Елена, успокойся! – поморщилась Мейетола.
– Ненавижу! Как он мог так поступить с Шахигой?! Как он мог!
Служанка поставила на каменный столик блюдо с едой. Никто и не взглянул на него.
– Уже ничего не поделаешь.
– Он нужен был ему! Он был нужен, как никто!
– Хватит, девочка, – устало проговорил Охэнзи. – Не тверди одно и то же, мы все это знаем. Нет смысла судить Арэнкина, ты его не изменишь… Иди отдохни, прогуляйся. Всем нам сейчас слишком тяжело, представляю, каково тебе, человеку.
Елена упрямо смотрела в окно. Летучий мышонок скребся у нее в волосах.
– Все это кончится тем, – резко сказала Мейетола, поднимаясь, – что мой братец с какой-нибудь особенной бездарностью зарежется трофейным облачным мечом. Туда ему и дорога. Все! Я не желаю больше об этом говорить. Лучше погоняю кандидатов. Они третий день слоняются без дела.
– Я пойду с тобой! – сказала Елена, скидывая с головы мышонка.
– Не пойдешь! – отрезала Мейетола. – Нечего путаться под ногами!
– Пойду! – рявкнула Елена. – Или бездарно зарежу первое попавшееся живое существо в первом же углу!
После ухода Шахиги кандидаты ходили, как пришибленные, и упрямо выполняли одну из частей своей шутливой клятвы – приходить в тренировочный двор даже, если занятий нет. Работали так, будто их завтра же ждет смертельная схватка.
Мейетола держалась, как обычно, с удвоенной силой гоняла юнцов по двору. Резко обрывала попытки Елены заговорить лишний раз. Но девушка не могла не заметить, как нагини то и дело рассеянно потирает висок, и какое осунувшееся у нее лицо. Они общались на уровне интуиции, на языке, понятном обеим – Елена обычно первой брала меч и выходила на площадку. Они дрались с яростью, которой мог похвастаться не всякий неживой, объединенные единым чувством.
Потом, опустошенные, подолгу сидели молчаливо на песке. Можно было только представить, что творилось в душе Мейетолы. Елена чувствовала себя потерянной, столкнувшейся с чем-то неизведанным, страшным, не поддающимся осознанию.